Хандан не без труда и потери волос сама отцепила корону. В последний раз она как символ недосягаемости блеснула своими драгоценными камнями на кушетке, когда её хозяйка покинула комнату. Последняя дверь с тихим скрипом отворилась, открыв за собой просторную комнату, залитую полумраком.
Свечи и камины не горели, поэтому было холодно, темно и жутко, словно в склепе. Глаза Хандан ещё не привыкли к темноте, как в углу началось шевеление, и вскоре перед ней вырос знакомый силуэт.
— Валиде, — по обыкновению спокойный голос паши нагонял больший ужас от тайной встречи.
— Дервиш, — Хандан опустила голову, демонстрируя отсутствие короны. «Сейчас я — никто, раскаявшаяся грешница, отданная тебе на суд».
После приветствия разговора не последовало. Дервиш хмыкнул, Хандан прекрасно знала, что он улыбался. Слегка, как лис, загнавший беспомощную жертву в угол. Знала и бесилась. В ожидании продолжения таинственной беседы она села на небольшой диванчик в углу комнаты, полностью скрывший её во мраке. Паша не спешил начинать общение — не простил, ждал шагов с её стороны. Напрасно.
Мысли предательски покинули её голову, слова не складывались в речь, она даже не говорила, но уже слышала, как надрывается её голос. К тому же было зябко. Настолько, что Хандан пробила лёгкая дрожь. Нужно было либо начать разговор, либо же немедленно покинуть злополучное место, иначе — ко всем прочим бедам добавится простуда, совершенно лишняя в преддверье весны.
Хандан резко встала, быстрым и несколько агрессивным движением расправив жёсткую юбку. Материал не поддался, на нём вновь появились складки.
— Скажи мне, чего ты хочешь, Дервиш-паша, только помни, что не каждую просьбу в моих силах исполнить, — она гордо задрала голову, будто бы увенчанную короной, которую, казалось бы, с таким трудом сняла.
— Госпожа, я ничего не просил у вас, и никогда не попрошу нечто, вас не достойное, — он, и правда, неприятно улыбался, вернее, обыкновенно, но Хандан ненавидела его. — Надеюсь, вы найдёте в своем сердце милость простить мне мою слабость, Валиде.
— Конечно, Дервиш, я прощаю твою дерзость. Рада, что ты всё понимаешь не хуже меня. То… — ей было горько от такого грубого упрощения вечера, который, наверное, не покинет её мысли до конца дней. — То, что имело место быть между нами, недопустимо. Необходимо прекратить это, чем бы оно не являлось в действительности.
— Вы — Валиде-Султан, я — Великий Визирь, более ничего быть не может.
«Разве, Дервиш?» Хандан смотрела на него и не узнавала. Кто перед ней стоял? Тот Дервиш, что мучал её пренебрежением долгие месяцы и без страха заходил в покои, одаривая запретным поцелуем в руку. Тот, кто без зазрения совести и укора стыда коснулся её губ, заставив нарушить все законы. Или кто-то другой? Прежний верный слуга, не требовавший особого расположения, всегда внимательный и терпеливый, которому она так доверяла до его признания?
— Что изменилось со вчерашнего вечера, Дервиш? — Хандан тихо прошептала, не слишком надеясь быть услышанной.
— Я зашёл слишком далеко, Госпожа. Ошибся в вас и себе. Дал свободу злобе и обиде, накопившимися за долгие месяцы. Будьте спокойны, более я не позволю гневу застилать мне глаза.
— Хорошо, Дервиш, — когда он красиво говорил, казалось, Хандан безоговорочно верила каждому слову. — Но ответь мне, где же ты ошибся во мне?
По тому, как во мраке исчезли блестящие глаза паши, можно было судить, что он их опустил. Мир словно замер на секунду, за которую Хандан успела умереть и воскреснуть. Дервиш не дрогнул.
— Я думал, — Хандан не в силах была отвести зелёных глаз, которых паша не мог увидеть, — думал, что вы больны властью, Валиде, но теперь вижу, что не знаю названия вашего недуга. Чего вы хотите, Госпожа?
— Хочу, чтобы ты был рядом с моим сыном, — она осеклась, по привычке выпалив проверенную временем фразу, — и со мной, Дервиш.
— Я не об этом спрашивал, но пусть так, Госпожа, вы и сами, похоже, не знаете.
Голос паши был полон разочарования, но Хандан, навострившись, уловила среди него и нотки нежности, той самой, прежней.
— А вы чего хотите, Великий Визирь?
— Быть всегда рядом с Повелителем, — Дервиш осёкся, — и с вами.
Он шумно выдохнул, явно расстроившись, а возможно, и разозлившись. Его фигура резко дёрнулась и уверенно направилась прочь от своей мучительницы.
— Дервиш! — Хандан, ни на секунду не задумавшись, вскочила следом за ним. — Дервиш, мы можем сохранить теплые отношения? Я прошу…
— Не беспокойтесь, Госпожа, — он только приостановился, обернувшись через плечо. — И будьте спокойны, с моей стороны недостойных намёков больше не будет.
— Дервиш…
— Попрошу вас, Госпожа, — он не дал ей договорить, — хотя бы постараться доверять мне. Я уже не прошу не сомневаться в моих действиях и мыслях. Не оскорбляйте меня своими подозрениями, Валиде.
Дервиш ушёл, Хандан осталась стоять посреди просторной комнаты, где её не должно было быть. Она хотела бы пойти вслед за ним, но гарем остался в нескольких проходных комнатах от неё и надо было возвращаться, как бы ни хотелось чего-нибудь иного.
Уже в покоях Хандан в очередной раз не могла найти себе место, где не отказалась бы остаться. Все диваны были жёсткие, камины яркие, холодные полы и сквозняки донимали её. Мысли роились, как осы из разбитого улья: беспорядочно и шумно, то и дело отдельная идея больно жалила, отвлекая на секунду, но затем гул поглощал и её.
Хандан считала необходимым прекратить их отношения, но вышло так, что Дервиш отверг её внимание. Именно он выступил в роли здравого смысла, направил их на истинную дорогу. Тем самым он предал её. Её чувства, которых так бесконечно долго добивался и которых Хандан понять совершенно не могла, её желания, заставившие мать Падишаха поцеловать своего слугу, её страхи, что не давали ей спать. И всё же: Дервиш в очередной раз шёл ей на уступки. Итогом было в точности то, чего так хотела Хандан: отношения их сохранены, но и дальше приличных не зайдут. Последние нисколько не мешало ей обвинять во всех бесчисленных бедах Дервиша.
«И он будет ходить к этой отвратительной падшей женщине?» — по лицу Хандан скатилась слеза, впитавшаяся в платье. Опять она страдала из-за него, словно и сын у неё не воюет в неизвестных краях, словно с шехзаде и их мерзкими матерями у неё проблем нет, словно её не травили. Хандан опять проплачет всю ночь по вине своего раба? Кто он такой, чтобы Валиде-султан Османской Империи потеряла покой? Она разозлилась. Нервная дрожь дважды прошлась по её телу, губы плотно сжались, мышцы напряглись.
«Никогда больше Дервиш-паша не будет причиной моих слёз. Я не стану идти у него на поводу, сам сказал: «Вы — Валиде-султан, я — Великий Визирь, больше ничего быть не может». И не будет. Никогда по его воле. Я — Госпожа».
Тишина. Хандан стоит почти в кромешной темноте, и только звёзды немного освещают её. На ней золотое платье, и вся она увешана украшениями, так что тяжело дышать. Золото врезается в кожу и оставляет порезы. Золото. Его блеск отражается в бескрайней глади моря, кроме которой ничего нет вокруг. Это кровавое море. Вся она в крови. В руках у Хандан колотится живое сердце Ахмеда, её золотого Льва. Оно кровью протекает сквозь пальцы. Она осталась одна, но не в одиночестве. Кто-то ещё есть рядом, но его не видно. «Ахмед!» — кричит Хандан, но звук не срывается с её уст. «Ахмед!»
Хандан подскочила от ужаса. Неровное биение материнского сердца заглушало любые мысли. Дыхание сбилось окончательно, так что она и встать с кровати в состоянии не была. «Ахмед, сыночек», — только и крутилось в горящей голове. «Просто сон, всего лишь сон, мой Лев жив. Он жив». Она начала молиться своему Богу, Аллаху, взывала к богам, чьих имён не знала, просила высшие силы, умоляла их сохранить Ахмеда невредимым.
С каждым днём ветер становился теплее, солнце поднималось раньше, и даже начинало припекать, первые деревья уже роняли лепестки своих нежных цветов, такой розоватый снег Хандан любила. Более всех радовалась Сафие, растягиваясь под каждым лучом и находясь при этом в непрекращающихся поисках жениха. Кёсем заметно заскучала, без конца спрашивая об Ахмеде, когда же Хандан сказала, что сообщит ей, как только узнает сама и не минутой позже, на лица наложницы не исчез вопрос: «Вернулся?» Змея любила Ахмеда не меньше Хандан.