— Это, Госпожа, подарок шехзаде Осману, — Дервиш принялся деловито отодвигать жёсткую материю, обнажая деревянный меч из двух пород дерева с резной ручкой. — В своё время я подарил похожий Ахмеду, теперь и его сыну настало время привыкать к оружию в руке.
— Да, Дервиш, помню я эту отвратительную тяжеленную палку. Один Аллах знает, сколько ударов ей я безвинно получила, пока мой Лев не осознал, что меня нельзя колотить с таким же энтузиазмом, как тебя, — Хандан с ненавистью поглядела на предмет. — Настанет время — подари Мехмеду два.
— Если бы я только знал, — Дервиш только ухмыльнулся на жалобу, тогда как синяки от «меча» не проходили неделями.
Хандан погрузилась в приятные воспоминания, осознавая, что многое мелочи и детали уже навсегда покинули её память. Синяки прошли больше десятилетия назад, так давно, словно они сияли на теле другой женщины. Материнская любовь не знает времени… Она сочувственно посмотрела на Дервиша.
— Что случилось, Госпожа? — паша озаботился переменой, случившейся в собеседнице за мгновение.
— Нет, ничего, — она тряхнула головой, стараясь избавиться от непринятой мысли.
Хандан впервые, кажется, подумала, каково было Дервишу годами смотреть на неё и не иметь возможность даже невинно поговорить. Теперь она имела несказанное удовольствие тосковать по паше, но всегда могла насытить свой голод, как во время этой их беседы.
— И всё же, Валиде, скажите. Должно быть, мысль ваша касается меня.
— Да, ты прав. Я только, — трудно было подобрать подходящие слова, — Ахмед был маленький — ты питал ко мне чувства, он вырос — ты сумел их сохранить. Столько лет ты нёс в себе эту ношу и скрывал ото всех свои рвения. Как ты вынес эту муку, Дервиш? Если твоя… твои чувства так сильны.
— Всё несколько сложнее, чем я вам имел неосторожность преподнести. Я был не до конца честен, и, может, вы обманулись, Госпожа.
Зверский холод, исходящий от паши, заставил Хандан сжаться. Он был сосредоточен.
— В чём же вы меня обманули? Неужели не было с вашей стороны симпатии ко мне? — она не на шутку испугалась, услышав его речь. «И его я жалела? Лжец!»
— Нет, Госпожа. Я не врал, но и полностью честен не был. Вы сами подумайте, как я мог любить вас тогда? Милое лицо — отнюдь не всё, что требует моё сердце. Но вы были красивы до безумия и бесконечно несчастны: большего я не знал. Я полюбил образ, Госпожа. Я создал его себе сам и полюбил. Всем нужно к чему-то тяготеть и что-то беречь. У многих есть семья — у меня её не было, в религии я не мог обрести покой, верно служить падишаху — тоже малое удовольствие…
Дервиш властно приостановил свою речь, и посмотрел на Хандан, жаждущую услышать продолжение в мельчайших подробностях.
— Тогда я встретил вас. Такую же одинокую и несчастную. Вами совсем никто не дорожил. Вы были вечно напуганы, вечно в слезах, красивы до ужаса. Я знал много женщин, но никого, кто мог бы сравниться с вами. Я полюбил вас. Ваш образ. Но я не мог прикипеть к вам, потому что совсем не знал вашу душу. Мы почти не говорили. Только теперь я понемногу начинаю разбираться в том, кто вы такая…
Хандан больно укололо в сердце, в самое нутро, куда прежде дотягивались только руки Ахмеда. Ей стало до ужаса обидно. Но Хандан больше не будет плакать из-за своего раба.
— Ну, и что же, — она напрасно старалась выглядеть незаинтересованной, — испытываете ли вы те же чувства ко мне «настоящей»?
— Я предпочёл бы не отвечать на этот вопрос, Валиде? — Дервиш хитро прищурился.
— Тогда ответ будет засчитан за «нет», — она взбесилась. «Будет он ещё изворачиваться передо мной». — А там вини себя.
— Тогда «нет», Госпожа. Но скажите мне, какая вам разница?
«Что ещё значит «нет»? Как это возможно? Что за игра?»
— Никакой. Убедиться хотела, — но разница была огромная, настолько, что Дервиш рисковал получить пощёчину у всех на виду.
Её ударило молнией озарения: «Обещал, что намеков не будет. Вот их и нет. «Нет» Как узнать наверняка?» Хандан мысленно засуетилась, пытаясь подыскать способ разговорить его, вернее, произнести одну нужную фразу, но резко успокоилась. Любит. Сомнений не было.
Позже она с отвращением к себе вспомнила этот разговор. Прогоняя каждую фразу в голове, Хандан начала больше обращать внимание не на содержание, а на эмоции паши. Стало совершенно ясно: Дервиш убедился в том, что он победил. С её стороны возникли настоящие чувства, которые она имела неосторожность показать. Впрочем, он и так всё уже знал.
Ахмед с деловым видом изучал какой-то свиток, Хандан могла догадаться, что это новости с южной границы, о которых говорил Дервиш, но вариантов было куда больше.
— Простите, Валиде, я должен был закончить, — Ахмед отложил бумажку и неспешно подошёл к ней.
— Я понимаю, Лев мой. Ты давно не заходил, я решила проведать тебя, — Хандан просияла от благостного настроя сына, такого редкого в последнее время. — Осман скучает.
При одном упоминании об Османе синяк от палки на бедре незамедлительно дал о себе знать. «Чертов Дервиш!»
— Я тоже скучаю, как Кёсем, моя путеводная звезда, себя чувствует?
— Сияет, — она постаралась звучать мягко, но вышло пренебрежительно.
— Валиде, я прошу вас полюбить Кёсем уже очень и очень давно. Она вас полюбила всем сердцем.
«Рассказывай мне тут!»
— Я уже давно люблю её, — Хандан сама себе не поверила. — Как твои дела?
— На южной границе неспокойно, отвоеванные территории трудно удержать, — Ахмед говорил не с ней, но Хандан была в курсе, о чем речь.
— И что думаешь делать?
— Отправлю карательный отряд, чтобы неверные больше не покушались на то, что отныне принадлежит Османам, — Ахмед многозначительно посмотрел на Хандан, которой, по его мнению, не должна быть интересна политика. Отчасти, он был прав.
— Не лучше ли установить там регулярную власть? — она задумчиво приподняла бровь, так, словно не сказала ничего важного.
Ахмед ласково улыбнулся, наклоняя голову, уподобляясь матери.
— Что за фокус, Валиде, вижу вас, а слышу Дервиша-пашу?
— Ахмед…
— Нет, Валиде, послушайте, — он был мягок, но лучше бы кричал. Полное отсутствие эмоций указывало на глубокое разочарование, а может, и безразличие. — Мне интересно, как вы позволили вовлечь себя в его интриги. Зачем вы стали его глашатаем? Или вы ему нашёптываете?
— Ахмед, всё обстоит совсем не так. Я переживаю, и Дервиш…
— С Дервишем я сам разберусь, — он не дал ей договорить. — Я спрашиваю с вас.
— Ахмед, я просто пытаюсь помочь тебе.
— И поэтому сговорились с пашой тянуть меня в одну сторону, — Ахмед усмехнулся.
— Это же лучше, чем в разные? — Хандан моляще посмотрела на сына. — Ты поступаешь по своему усмотрению, у тебя много советников, и не всем из них я доверяю. За Дервиша же я готова поручиться.
— Я очень высоко ценю Дервиша и уверяю, он не нуждается в поддержке, а вас я попрошу заниматься гаремом.
— Ахмед…
— И только.
— Хорошо, Лев мой, — лучше бы он голос сорвал от крика, искусственная ласковость только нагоняла чувство вины.
Так просто и мягко он указал ей на её место. Хандан не могла сердиться на него, потому что воля Повелителя не обсуждается, особенно, когда он не просит чего-то сверхъестественного. «Как мне теперь общаться с Дервишем? Хотя нет. Это можно, как и раньше. Просто сыну ничего не буду говорить».
— Валиде, вы меня услышали? Не вынуждайте меня принимать меры.
— Какие меры, Ахмед? — она по наивности решила, что разговор окончен. — Что я сделала?
— Хватит, Валиде! — Ахмед поднял руку. — Я всё сказал.
— Ахмед, за что ты так со мной? Я же всё ради тебя… — немедленно выступившие слезы начали душить её.
— Ради меня, займитесь гаремом, — он сухо поцеловал её руку.
Хандан провела весь оставшийся день, наблюдая за танцами от скуки собранного ей ансамбля. Девушки двигались синхронно и плавно — скоро можно было бы показать их Повелителю. Ремонт тоже шёл неплохо: цвет стен поменяли трижды и он крайне напоминал изначальный, в результате чего его снова было решено сменить.