— Госпожа, вы были нездоровы? — его спокойный насмешливый голос выражал полное отсутствие сожалений, скорее даже самодовольство, доведённое до абсурда.
— Да, — Хандан не отступала от цели.
— Вижу, вам и сейчас нехорошо, иначе, как объяснить такую немногословность?
Она перевела на него налитые праведным гневом глаза. Дервиш выглядел довольным хищником, что наконец придушил упрямую дичь: усталым, но счастливым. Он совершено точно не мучился своим поступком.
Хандан только поморщилась не то на него, не то от отвратительной вони. Паша заметил её знак неодобрения и по-лисьему растянулся в мерзкой ухмылочке.
— Мне бы очень хотелось вас увидеть в жемчужном павильоне сегодня, Госпожа, — Дервиш выдержал необходимую паузу, не переставая улыбаться, — чтобы поговорить об одном важном деле.
Хандан захотелось высказаться, излить на пашу весь накопленный яд, но на глаза ей попался отвратительно зелёный куст, такой же однообразный, как и всё вокруг, словно её жизнь, но на нем красовался единственный поздний жёлтый цветок, маленький, склонившийся без от солнца. «Может, Дервиш принесёт мне счастье? Раньше я так ждала встреч с ним, а теперь…» Ей хватило лишь лёгкого ощущения того, что паша на неё нежно смотрит, чтобы смягчиться. «Спросить бы, что он мне писал». Жёлтый цветочек снова сверкнул ей своей свежестью, больше на кусте не появится другого, последний шанс.
— Госпожа, придёте? — тихо и мягко спросил Дервиш, так, словно они были одни.
— Зачем, — Хандан грустно пропела, изобразив на лице невнятное подобие улыбки.
Паша властно посмотрел на неё, Хандан в ответ легонько кивнула, не способная сопротивляться власти, что он приобрёл над ней.
«Пусть будет всё, как он хочет. Лучше однажды полыхнуть, нежели всю жизнь тлеть».
Ахмед с пылом рассказывал о строительстве новой мечети, затмившей бы все остальные постройки великого Стамбула. Он впервые за долгое время позвал Хандан посоветоваться о денежных вопросах, вернее узнать о её возможностях вносить пожертвования из неприлично большого содержания Валиде. Она не хотела отдавать ни одного акче. Ахмед слишком долго выражал полное безразличие к ней, даже когда она месяц не появлялась на улице.
— Валиде, это святое дело, я хочу возвести монумент, который увековечит память обо мне, — продолжал настаивать Ахмед.
— Лев мой, я всё понимаю, но сейчас у меня нет лишних средств, огромные суммы из моего жалованья я выделяю на благотворительность, мой фонд только начал заслуживать доверие, — лукавила Хандан, стараясь не смотреть на Дервиша, может быть, случайно, а возможно, и нарочно стоявшего позади Султана.
— Валиде, неужели вы совсем не можете выделить определённую сумму, — Ахмед недоверчиво свёл брови вместе, обернувшись на пашу.
— Нет, что ты! Конечно, я поддержу твоё дело, Ахмед, просто сумма будет не такая большая, затем я буду добавлять ежемесячно, — она понимала, что если полностью откажет, Ахмед начнёт копаться в её финансах и увидит весьма неприятную картину.
Ремонт был не просто, как многие считали, дорог, он был непомерен и опустошал казну Гарема. Благотворительный фонд был создан, чтобы придать забвению память Сафие-султан, и потому на него Хандан не скупилась вовсе. В самом гареме её власть держалась на звоне монет, которые должны были сыпаться изо всех щелей. Наряды и украшения тоже были пробоиной в лодке, куда морем утекало золото. И для Дениз нужно было в тайне собирать на приобретение быстроходного корабля. Всё это по отдельности меркло в сравнении со средствами, уходящими на формирование второй секретной казны. Ахмеду не должен был влезть в дела Хандан.
Ахмед по-детски просиял, подойдя ближе и поцеловав мать в руку, он обратился к своему верному слуге.
— Дервиш тоже захотел помочь, — тот легонько склонил голову. — Строительство мечети станет моим наследием наряду с военными победами.
— Пусть Аллах будет доволен вами, Повелитель, — паша добавил после небольшой фразы с улыбкой на губах, предназначавшейся его возлюбленной.
На такой жест Хандан только сузила глаза и ответила сдержанной улыбкой сыну. На Дервише она намерено не задерживала взгляд в знак своего безразличия и озлобленности. При Ахмеде ей было стыдно и мерзко разговаривать с пашой, но всё обстояло много и много сложнее.
Хандан была одета полностью для человека, на которого не хотела смотреть. Дервиш любил зелёный — она стояла в оливковом платье с золотой обстрочкой, застегивавшимся спереди на довольно редкие пуговицы, так чтобы она сама могла одеться, и причём быстро. Количество нижних юбок было сведено к минимуму. Шали на голове не было, поскольку тонкая материя цеплялась за всё подряд и ужасно мешалась. Корона была лёгкой с одной простой целью — её не нужно было снимать.
После первой близости Хандан не смогла отказать в последующих, поначалу вызывавших лишь отвращение. Она чувствовала, что не имеет сил сказать простое «нет» и полностью подчинялась желаниям паши. Теперь же она встреч не сторонилась, хотя и не была их инициатором. С каждым разом Хандан привязывалась к Дервишу невидимой нитью всё сильнее, уже не оставляя шанса разорвать эту связь: она решила завести ребёнка. Хандан хотела снова быть матерью, увидеть улыбку новорождённого ребенка, почувствовать прикосновение крошечных ручек. Только ради этого она могла согласиться покинуть Ахмеда. Первые роды прошли тяжело, поэтому слишком рассчитывать на благоприятный исход не приходилось.
Беременность стала бы поводом для побега, но пока оставалась лишь тусклой мечтой, сиявшей где-то на краю небосвода. И нет, несмотря на всё, Хандан была сильно зависима от Дервиша и скучала по нему, если им долго не случалось увидеться, причем тоска доходила чуть не до истерики, потому что Валиде не могла знать, где и с кем находится её любовник, что он делает, есть ли рядом с ним недоброжелатели, а гораздо важнее — другие женщины.
Общее положение было просто мукой, некончающимся кошмаром, от которого хотелось проснуться. Страх, обида, злоба, привязанность, любовь и радость закручивались в непонятный клубок, мешавший Хандан спать по ночам.
— Валиде, как дела в гареме? — Ахмед вырвал Хандан из глубокой задумчивости.
— Замечательно, Лев мой, всё мирно и спокойно, — во всяком случае Валиде-султан никто не тревожил, а мелкие междоусобицы проблемой не считались.
Ахмед отошёл к балкону, Дервиш же переместился ближе к Хандан и, пока Повелитель мира наслаждался видом, покорный раб сунул Валиде свёрнутую записку. Она спешно затолкала её под рукав, одарив пашу взглядом ненависти и получив в ответ доброжелательный, успокоилась. Свёрточек приятно обжигал руку нетерпением. Хандан не выдержала и, уходя, в знак одобрения коснулась руки Дервиша.
В покоях Хандан первым делом развернула свёрточек, секунду не решаясь читать от нетерпения.
«Мраморный павильон, время обычное»
От сухости повествования Хандан поперхнулась, обычно присутствовало приветствие или ласковое обращение, но через силу продолжила читать.
«Моя Золотая Госпожа, как вы однажды сказали, любовь эгоистична, жду нашей встречи с нетерпением»
«И я, Дервиш» — Хандан скомкала бумажку и подержала её в кулаке у груди. Затем проследила, чтобы послание сгорело в камине дотла.
Был уже вечер. Валиде пошла в одну из парадных зал к своей небольшой кучке гаремных приближенных.
Служанки и евнухи-охранники сидели в кружочке, шумно обучаясь игре, что принесла Дениз. Завидев хозяйку, словно тараканы, они бросились прочь выполнять свои обязанности. Неподвижными остались Айгуль и пиратка.
— Вы мне такой заработок сорвали, Госпожа, — недовольно выругалась Дениз, сворачивая предприятие.
— Не беда, ещё не вечер, — Хандан растянулась на диванчике, будучи довольной, что смогла кому-то помешать.
— Вот именно, я могла выиграть дважды, а теперь…
— Теперь развлекай меня, Дениз, хватит народ грабить, — она привстала на локтях.