Сафие, с жемчугом на шее, прикрывавшим морщины, Сделала лëгкий жест рукой, вышедший безукоризненно идеальным. Толпа как вода протекла сквозь них и вскоре двух Валиде.
— У нас к тебе разговор, Хандан, раз уж ты решила навестить нас, — Сафие глотнула из крошечной фарфоровой чашечки и грациозно поставила его на блюдечко.
Хандан устроилась поудобнее, настраиваясь на бесконечный поток оскорблений в свой адрес.
— Ты знаешь, Хандан, как устроено государство? — ответа не требовалось. — Наш Повелитель, наш Лев, берëт на себя ношу и принимает решения, которые другим не под силу. Ему помогают. Совет Дивана, визири, духовные наставники, но есть два человека, решающие куда больше, они словно две столпа, на которых держится мир. Они — сила Падишаха. Ты понимаешь, о ком я? — Сафие поправила чашечку. — Не отвечай. Не хочу знать, что происходит в твоей глупой голове. Валиде Султан, мать Падишаха, и Великий Визирь. Но есть одно условие: они должны быть заняты государством, а не друг другом.
Хандан онемела. Фарфоровая чашечка на столе, искрящиеся ровные жемчужины, всё белое… белое… белое…
— Что за намёки? — Хандан постаралась выглядеть сдержанной, но у неё не вышло, и она это знала.
— Я однажды желала личной встречи с послом Англии. Он был редкий человек и желал того же, но встречу эту я пресекла, не позволила. Что будет, Хандан, когда народ узнает о ваших греховных отношениях?
— Что будет? Вы же не надеетесь, что я отдам Вам титул Валиде Султан? Только представьте, окажется, что Падишах Османской Империи, о чести которой Вы так печëтесь, — незаконнорожденный сын одного из визирей. Все маленькие шехзаде — бастарды. Их умертвят. Вы же не думаете усадить Мустафу на трон. Ему не пережить такую бурю… И вам тоже. Вы — Династия. И никому, кроме Династии не нужны, вас низвергнут, Сафие Султан.
Сафие с неизменным достоинством смотрела на холодевшую Хандан. Великая Валиде так спокойно говорила, не сделала ни единого лишнего движения. Непоколебима.
— Назовешь Ахмеда бастардом Дервиша? Пожертвуешь сыном?
— Отдадите внука на растерзание толпе? Я Вам не верю. Вы будете молчать, иначе моя голова уже бы катилась по песку.
Хандан собралась уходить, но боялась пошевелиться. Сколько лет прошло, а Сафие оставалась пугающей загадкой, тем, что Хандан никогда не станет.
— Пустила его в себя, словно обычная шлюха, предала моего покойного сына, — с ноткой печали проговорила, будто бы дрогнув, Сафие Султан. — Мы бы многое отдали, чтобы твоя дурная голова упала на песок.
========== Агония ==========
В прохладный шёлк было приятно зарыть ноги и хотя бы на мгновение забыть о летней жаре и духоте. Нагота не спасала Хандан, и тем более не способен был помочь Дервиш. Впрочем, паша не ставил перед собой цели остудить её, а потому она беспомощно задыхалась, вся мокрая и приятно измождённая. Сафие Султан могла бы стоять рядом с их постелью, и Хандан бы не раскаялась даже ради приличия. Это чувство внизу живота, лёгкая дрожь в мышцах, дымка блаженства, перекрывающая дурные мысли.
Хандан учили доставлять удовольствие мужчине долгие годы, но Султану никто не объяснял, что наложницам тоже должно быть приятно. Дервиш был другим.
— Что там с Сафие Султан? — привстав, паша налил себе вина с характерным запахом изабеллы. — Давно я не видел тебя такой взбудораженной и, — он сделал глоток, — страстной. Что же старая Валиде Султан могла тебе такого интересного поведать?
— Налей мне. Она знает про наши отношения, и, видимо, довольно давно.
— Невероятно.
В комнату через открытое окно потянуло морской свежестью, обволакивающей и вездесущей. Будь Дервиш не аккуратен, на столе зашуршали бы бумаги, поддерживая занавески, но каждая стопочка была заботливо придавлена грузиком в соответствии с значимостью. Больше всего Хандан любила бронзовые фигурки животных. Весьма похожие она заказала для шехзаде, только немного крупнее. Осману шел четвертый год, Мехмеду — третий, Айше было почти два, вторая дочка Кёсем только появилась на свет, тогда как гречанка снова была беременна. Ещё одна наложница должна была родить в течение месяца.
— Наливай, — Хандан подняла бровь и схожим образом прогнулась в спине, давая Дервишу остановить взгляд на груди под тонкой струящейся тканью.
— Признаться, не думал, что в гареме дозволен алкоголь, — он протянул ей свой бокал и принялся наполнять ещё один, теперь уже для себя.
От неё не ускользнуло то, как паша немного поморщился, передавая ей бокал с бархатистым рубиновым вином. Недовольство на его лице всегда проявлялось лëгким прищуром, время от времени дополняемым сжатыми губами.
— У Дениз было мнение, что такое правило — только кара правителя, ненавидящего женщин, и я с ней согласна. Нет ничего лучше прохладного вина после тяжëлого дня, и, в отличие от тебя, я никогда не перебарщиваю.
— Сафие в своем духе. Больше она ничего не сказала?
— Нет. Но я съезжу к ней в другой раз, когда лучше обдумаю свои слова. Надо точно знать, как я поступлю при каждом её ответе. Она нам пока никак не навредила, значит, на то есть причина, а теперь она хочет, чтобы я нервничала.
— У неё вышло, — так же односложно ответив, Дервиш хитро улыбнулся жене и бесцеремонно спустил глаза ниже на её голые бёдра.
«Душу он мою уважает, да ты, паша, даже не слушаешь меня». Но Дервиш умел совмещать внимание её жалобам с любованием на неё, еще одно неоценимое достоинство капудан-паши. Им бы не хватило вечности насладиться общением друг с другом, короткие же моменты встреч, дарованные им, приходилось умело дробить.
— Я всё ещё боюсь её, понимаю, что не должна, но мне становится плохо от одного мысли о её присутствии. А ты мне ничего не скажешь?
— Я думаю, — на эту фразу Хандан закатила глаза. — Не причина, повод. Мы сделали нечто такое, что Сафие Султан весьма не понравилось…
Хандан хотела бы ядовито заметить, что ничего особенно или умного паша не «надумал», но решила, что, может быть, только обидит его, в то время как он мог позже предложить нечто стоящее. А пока она встала, оставив простыни лежать на месте, и прошлась по всей комнате к оружию возлюбленного супруга. Сабля была много тяжелее, нежели выглядела, и она была холодной, почти ледяной. Хандан перехватила сталь и принялась пересчитывать дефекты на металле. Небольшая погнутость, зазубрина, самый кончик словно уперли в стену — это оружие спасло жизнь Дервишу. Хотя и не смогло полностью уберечь: он до сих пор плохо обращался с правой рукой и просил не давить на рёбра. Ему было больно. И чëрно-фиолетовые пятна на коже, пускай и проходящие, служили тому доказательством.
— Сабия Хатун, Дервиш, — Хандан не убрала саблю обратно в ножны и неизменно плавно подошла к постели со стороны паши. — Мне не понравилось, как ты на неё смотрел. — Она прижала сталь к горлу Дервиша и знала, что если резко повести саблю вверх, ни один лекарь не спасет его.
Дервиш только растянулся в неприятной ухмылочке, но оставался совершенно спокойным и отстранëнным. Когда сабля оказалась прислонена к стене, а Хандан лежала к нему спиной, занятая рассматриванием своего нового искрящегося браслета, любезно преподнесённого на свадьбу, паша ласково прошёлся по бархатной спине жены, завершив свой путь влажным поцелуем в плечо.
— Вот здесь, — паша приложил горячую ладонь ближе к пояснице. — У тебя очаровательное созвездие Эридан из родинок, моя свирепая Госпожа.
Паша переместил руку на талию и прижался в плотную к ней, забирая блаженную прохладу, но это ему простилось за ещё один жадный поцелуй в шею.
— У греков была легенда, что сыну бога Фаэтона поручили управлять небесной колесницей Солнца, но он не справился, — Дервиш отвлекся на очередной поцелуй и не продолжил, пока не насладился стоном удовольствия любовницы, так отчаянно жаждавшей его прикосновений и ласки. — И Зевс, разгневавшись, сбросил самого Фаэтона в реку Эридан. Теперь мы, конечно, знаем, что звезды появились не от сражения богов, но разве не лучше бы было видеть за всем природным высшую силу, как считаешь?