Этот маленький мальчик, молчаливый согнувшийся над ним Ахмед, и только крик Кёсем.
— Мехмед! Ну помогите же! — Кёсем совсем выпрямилась, не отпуская сына, и так прижимала его к себе.
— Лекарша, отведи Кёсем в её покои, дай лекарство, а то и ещё одного шехзаде потеряем, — скомандывала Хандан, но по прежнему не могла сделать и крохотный шажочек. — Кёсем, девочка, отдай им сына.
— Валиде, скажите им! Почему все стоят? — Кёсем смотрела только на сына, не отрывая голубых искрящихся глаз и все крепче прижимала его к себе.
— Дай мне его, я не обижу Мехмеда, ты знаешь, отдай мне его, — через силу Хандан всë же подошла ближе и протянула руки к маленькому темноволосому шехзаде, пока Ахмед неизменно сидел на полу. — Я его защищу, прошу.
— Помогите ему, Валиде…
Только секунду Хандан держала мальчика, а затем отдала страже. Кёсем, постоянно оборачивавшуюся, увели в лазарет. Вокруг было тихо, так тихо, только тихий шорох юбок и тяжëлое дыхание Ахмеда.
— Кто следил за ним? — едва слышно произнесла Валиде, но, собравшись, уже громче, совершенно отстранённо, повторила. «Это лишь сон, ничего этого нет». — Кто следил за шехзаде?
— Валиде, Валиде, прошу, — девушка, что и позвала лекарей, с грохотом свалилась на пол. — Я старалась, клянусь, но шехзаде так визжал, я не смогла его удержать… Он так кричал, Валиде. Дьявол вселился в него… Повелитель, помилуйте, помилуйте.
«Казнить. Казнить. Казнить», — повторила про себя Хандан и едва сдержалась, чтобы не отдать приказ. Казнить! Всех! Но кого? Сколько служанок и нянек отвечали за жизнь шехзаде? Десять? Нельзя в одночасье лишить их жизни.
Было так тихо, до ужаса тихо, будто в могиле, в склепе, нет это был лишь сон, длинною в жизнь. И девушка так плакала, навзрыд, отчаянно.
— Выбросьте из дворца всех, всех, кто должен был следить за ним, до единого человека, каждого, — она замахнулась на девушку, но не опустила руку на её лицо. Это не достойно Валиде Султан. Надо держаться ради сына, ради остальных. — Ахмед?
Его уже не было. И толпа вокруг поредела… Никого, почти никого и так тихо.
По стенке, стараясь не падать, Хандан ползла в свои темные звëздные покои, находящиеся так рядом и недостижимо далеко. Идти. Шаг за шагом. Ногу вперёд, перенести на неё вес. Это шаг. Так можно дойти хоть до Рима. Медленно, но верно.
Она села на кровать обессиленно. Лишь минуту, и надо будет искать Ахмеда, Хандан — его мать, она должна быть рядом, хотя бы сейчас, первый раз в жизни.
Её взгляд проскользнул по стенам и упал на полку под самым полом, на самую нижнюю, на такую знакомую. С рассыпанным белым порошком и деревянным корабликом рядом.
«Мне главное, чтобы быстро».
«Не обессудьте, если не добавить нужную дозу, яд не подействует, но боль будет страшная. Агония».
«Боль не страшна, важно время».
Снегом, порошок тянулся из раскрытой шкатулки, невинно припорашивал оторванную плитку и немного остался на забытой игрушке. Дети всё тянут в рот.
«Словно в огне будет гореть несчастный, будьте аккуратны».
Ни одна служанка не догадалась подцепить плитку, но то у девушек всегда не хватает времени и желания даже выполнить свою работу. За шехзаде плохо следили. Если следили вообще. В её спальню не разрешалось входить даже всем слугам и тем более шехзаде.
«В него вселился дьявол. Он кричал». Бился в агонии, пока хозяйка покоев лежала в чужой постели, а мать держала за руку отца, пока все остальные няни ели рахат-лукум». И его просто не привели. Неудобный шехзаде. Дети должны быть покорны, а они всё норовят отправить в рот.
Мягкий, пушистый порошок в деревянной шкатулочке. Нет, если бы его застали за занятием, следов бы не осталось. Он был тут один. В последние минуты жизни он сидел на этом самом месте, пока остальным было не до маленького Львëнка. Изменило ли хоть что-нибудь её присутствие? Нет. Хандан убила его многим раньше, в тот самый момент, когда отодрала плитку и заложила под неё коробочку. В день их первого поцелуя с Дервишем.
Всё было просто. Хандан налила на пол воды, вытерла платком, водрузила плитку на законное место. Но это была не она. Кто-то другой.
«Это ящерица, Мехмед. Будь с ней осторожен, потому что она отбросит хвост, если ты её напугаешь».
«Не переживай, хвост отрастёт. Не плачь».
«Мехмед, прекрати капризничать, шехзаде себя так не ведут».
И это её вина. Её грех.
Цепляясь за полки и немощно, словно старуха, сгибаясь от слабости, Хандан поднялась с пола. Идти, но куда? Она стояла на месте. Её маленький шехзаде. Ребёнок, которого она недолюбливала из-за матери.
День был жарким, душным, с моря приносило ненужную влагу, мешавшую спокойно дышать.
Стражники Хандан освобождали ей путь в мечети. Вся закутанная, чтобы никто не увидел её запретное и заплаканное лицо, она шла мимо людей, потому что ничего другого сделать не могла. Ей ничего не оставалось. Хандан не собиралась молиться, ей не было прощения. Лëгкая белесая дымка слёз окутывала пространство, напрочь стирая лица окружающих. Никогда Хандан не смотрела на них. Не время было начинать.
Горожанам раздали несколько сундуков золота, три, четыре, неизвестно. Может быть, их уберегут монеты.
— Храни вас Аллах, Валиде Султан!
— Да примет Аллах нашего храброго шехзаде!
— Пусть будет милостив Аллах к детям Повелителя!
Комментарий к Агония
Дорогие читатели, я поняла, что должна сделать небольшое уточнение. Смерть шехзаде Мехмеда - не столько сюжетный ход, сколько крик автора. По статистике 78% детских смертей можно было бы предотвратить. Жизнь невероятно хрупка.
========== И нет в мире ничего такого… ==========
В молитвах был смысл.
Они успокаивали. Даровали покой, только временный, мимолётный и блаженный. Словно песня матери, гул ветра, шум дождя, мягкий певучий голос относил далеко, может быть, к самому Аллаху.
Белые стены её покоев, окрашенные яркими бликами от витражей, не были созданы для тёмных пятен. Словно вороны на снегу, чëрные, чужие в светлом раю, сидели женщины гарема. Все до единой. Хандан не молилась. Аллах не мог не принять невинную душу ребенка, а остальным не замолить грехи.
Кёсем не отнимала руки от живота и злобно смотрела в пустоту, для неё бывшей манящей бездной безысходности. Она тоже не молилась вместе со всеми, но сосредоточенность её лица, сведённые вместе брови дарили ощущение, что Кёсем просила у Аллаха нечто совершенно недозволенное, если не проклинала.
— Кёсем, ты молодец, дай Аллах больше никогда не придëтся пережить такую боль, — обратилась Хандан к гречанке, стоило уйти женщине, что пропевала молитвы.
— Я нужна своим детям, Валиде, — безжизненно ответила девушка, даже оторвав заплаканных глаз от детей. Её здесь не было.
— Кёсем, — она не шелохнулась, — Кёсем, — теперь Хандан взяла её за руку и только так добилась внимания, хотя бы внешнего. — Кёсем, ты хорошо ешь? Ты должна заботиться о своём ребёнке.
— Лекарша дала мне средство, Валиде, я бы хотела прилечь, если можно.
— Конечно, иди, — на этих словах, не дожидаясь продолжения речи, Кёсем легко подхватила дочку и вместе с Аугуль, которой Хандан доверяла и теперь на время отдала служить девушке.
И комната снова опустела. Фатьма и Айше были слишком малы, чтобы понять трагедию в окружающих. Фатьма только удивлялась черноте одеяний и тому, что с ней не играли прежние няни, а Аугуль её явно не радовала.
Шехзаде Мустафу на время освободили разделить боль потери маленького племянника. Осман был уже достаточно взрослым, чтобы принести соболезнование Хасеки и знать, что Мехмеда больше нет, но по-детски не догадывался, что его теперь нет навсегда. Умер — не значит, не сможет играть, значит, больше никогда не вернётся во дворец. Однажды Осман поймёт.
Хандан облокотилась на подушки и провалилась в манящие грани камня, относящие её далеко за пределы белой комнаты, туда, где не было смерти и не было больно. В блаженное небытие. Не чувствовать. Не думать. Не быть и при этом существовать.