— Валиде Султан, — рядом с ней стоял смущённый шехзаде Мустафа, появление которого она, видимо, не заметила, а мальчик так и ждал, пока на него обратят внимание. — Валиде Султан, пусть Аллах примет шехзаде Мехмеда.
Он неуверенно протянул ей кожаный свёрточек, перетянутый тоненькой золотой тесёмочкой.
— Пусть будет так, как ты говоришь. Я передам твою молитву имаму, он непременно её прочитает.
— Валиде, этот оберег для вас, я выписал строки из Корана. Вы очень любили шехзаде Мехмеда, я знаю.
По спине Хандан прошлась ледяная дрожь, отозвавшаяся онемением в душе.
— Благодарю, но тебе стоит передать его Кёсем Султан, — она с трудом выдавила из себя фразу, неестественно вытягивая каждое слово, будто бы её резали ножами.
Мальчик потоптался на месте, но продолжал нервно вертеть свёрточек, кудрявые волосы заметно переросли, выбившиеся из-за ушей пряди лезли в глаза.
— Это Вам, Валиде, я специально писал, чтобы Вы так не расстраивались.
Все взгляды сходились на ней. Она должна была взять оберег. Но не хотела. «Хочешь облегчить страдания своего палача, мальчик? Это мир такой? Или я чудовище? Католический левиафан, которого нет страшнее?»
Хандан боролась с собой. Его доброта ничего не меняла. Он может однажды забрать всё у её сына или у его детей, отнять их жизни и будущее. Все дети невинны, но мир наполнен тиранами, несущими зло, смерть и разрушение.
Протянуть руку и взять. Так просто. И невозможно. Бедный ребёнок, заключённый в стенах с чужими людьми, не один, но в полном одиночестве среди умных книг и пустой надежды выбраться наружу. Обречённый на вечное заточение.
— Спасибо, Мустафа, — её голос сорвался в секунду. «Это ничего не меняет. Ничего. Ничего. Зачем ты так добр к своему палачу?»
Хандан утёрла слёзы и, выдержав необходимое время, подобрала тяжёлые бархатные юбки и ушла в свои тёмные всегда звёздные покои.
И что? Что теперь? Она скрылась в своей Вселенной от гарема и ребёнка, которого приговорила, от страданий Кёсем, сын убегал от неё самой и здесь он бы точно искать её не стал. Хандан впилась взглядом в кольцо без камня, такое знакомое и нужное, её путь на свободу. Один укол… Не она предала шехзаде. Но её желание сбежать от всего, что есть в этом мире, от позора, что навсегда сделает покроет её, если узнает хотя бы одна живая душа, от боли расставания, от заточения. Её смерть ничего не изменит, как и доброта шехзаде Мустафы. Нет в мире ничего такого, с чем нельзя было бы жить. И это будет её наказание, если голова не упадёт на песок. Бежать некуда.
Хандан взяла серебряный нож и принялась отдирать плитку в шкафах между полками, вытаскивая разные стеклянные баночки, некоторое давно нельзя было использовать, подцепила кусок ножки кровати и вытащила оттуда тоненький флакончик. Она вылила и высыпала всё без разбора в один бокал, разбавила водой, вышла на балкон и бросила его вниз. Расплёскиваясь, жидкость смочила сухую плитку дворика, а следом бокал со звоном разлетелся на тысячи осколков. На пальце блеснуло последнее ядовитое кольцо, оно осталось неизменно на своём законном месте. Не для неё.
Когда с помощью глины для лица Хандан обратно водрузила плитку, утреннее солнце превратилось в палящее дневное, вездесущее и беспощадное. Быстро миновав внутренние дворы, она вместе с новым евнухом поднялась по знакомой лестнице. Слуги открыли ей двери, а за ними показался Дервиш, с лишней претенциозностью расхаживающий и раздающий приказы агам.
— Оставьте нас, — так же важно скомандовал паша, стоило ей появиться на пороге.
Аги откланялись, уводя взгляд от матери Повелителя и дымом рассеялись по коридорам, словно их и не было рядом с секунду назад. Евнуху тоже велели удалиться.
— Госпожа моя, — он мгновенно подошёл ближе и столь неожиданно прижал её, заплаканную, уставшую в этом чёрном неприглядном платье, к себе словно… хотел это сделать. — Мне доложили. Чем я могу тебе помочь?
Хандан только вжалась в него. Рядом с пашой было безопасно, так спокойно. Его запах, неторопливая речь, то как он, скрытный, всегда сдержанный на людях, ласково поцеловал её в волосы.
— Всякая боль меркнет со временем, всё пройдёт, — Дервиш тяжело надрывисто выдохнул, только крепче обхватив её руками. Нет. Ей не требовалось больше. Он был рядом.
Хандан немного отстранилась, с недоверием оглядев пашу, привычно облачённого в чëрный кафтан с ненавязчивой золотой обстрочкой.
— Я не знаю, стоит ли рассказать тебе, — она вытерла слёзы платок, борясь с собой, и сжала его в кулаке. — Шехзаде… — если она произнесёт эту фразу в слух, всё станет по-настоящему.
Дервиш с непониманием и лёгкой тревогой смотрел на неё, считывая её разбитое состояние и не понимая эмоций. Наверное, такое невозможно предугадать заранее, и, может быть, ей стоило промолчать, оставить грех только на своей душе.
— Мехмед погиб отчасти по моей вине, Дервиш. Он нашел яд, предназначенный для меня. Его не должно было быть в моих покоях, но… порошок мог вызвать боль и видения. Ужасную боль, Дервиш.
Договорив, она, похолодевшая, ждала приговор от человека, которому верила и которого, отрицание уже нечего не могло изменить, любила.
— Мне сказали, он упал.
Дервиш аккуратно притянул её обратно к себе пока его мысли, Хандан видела по чëрным смолистым глазам, ушли далеко за пределы Стамбула.
— Тебя не могут привязать к его смерти?
Хандан сделала лëгкое движение головой, давая понять, что нет. В нем не было злобы и разочарования, которых она так боялась увидеть. Только мягкая печаль и тревога. Дервиш придерживал её над пропастью страхов и отчаяния, хотя и не умел утешать и её слёз чаще старался не замечать.
— Я хотела идти к сыну, вчера он словно растворился. Но какое право я имею идти к нему? Мне жаль или как я могу его поддержать? Это моя вина, что ему теперь так больно, Дервиш.
— Ты должна. Ему нужна мать. Хандан, — неожиданно тихо и по-доброму он обратился к ней, — всё забудется однажды, слышишь. Любая боль растает, моя Госпожа. Обещай мне, — Дервиш легонько коснулся её лица, словно дуновение ветра, так не обращаются с чудовищем, — обещай мне, не закрываться от меня.
Глубоко внутри Хандан часть её души заледенела и разлетелась прозрачными кристаллами по всему телу. А кожа её полыхнула огнём от ужаса и безнадёжности, она словно висела над пропастью на огромной высоте и знала, что упадёт, но не могла даже слегка пошевелиться. Дервиш её держал.
— Хандан, приходи завтра в сад, я буду тебя ждать. Пройдёмся, поговорим. Не оставайся одна. Как бы всё мерзко не было, теперь наши судьбы связаны вечной клятвой. Это навсегда.
«Если я потеряю тебя, у меня будет название, мои слёзы не будут позором, не любовница — жена», — вспомнила Хандан, только замерзая внутри сильнее. Это тоже ничего не меняло. Во всяком случае для неё, что происходило на сердце у Дервиша, знать она не могла, а спросить боялась.
— Ничего, — паша прижался к ней горячей щекой и больше ничего не говорил, оставляя ей плутать среди пляшущих огоньков мыслей, то и дело мелькающих в голове.
Хандан ушла от Дервиша с чувством лёгкого разочарования и странной тревоги, но ей стало легче. Часть её боли ушла в небытие, в это неопределённое «ничего», туда, где она сама сможет себя простить, может, не сразу, но однажды.
В покоях Ахмеда, покорно склонив голову, перед Повелителем мира стоял Куюджу Мурад паша, в траурно чёрном, без всяких золотых обстрочек. Безгласый раб, скинувший Дервиша с поста Великого Визиря, и теперь с честью служащий государству.
— Госпожа, — ненавистный человек поклонился Валиде Султан с должным уважением, но он был враг, Хандан чувствовала это.
— Великий Визирь, — «пусть радуется, пока Дервиш не вернёт себе положение», — прошу, оставьте нас с сыном наедине.
— Не нужно, матушка, — сухо отрезал Ахмед, однако же сделав навстречу ей несколько шагов и поцеловав в руку. — Мурад паша — мой главный помощник, а про шехзаде, да хранит его Аллах, я говорить не хочу.