— Принадлежала, Хандан, он уже, считай, мертв. И не делай нас своим врагом за то, что я ищу справедливости для нашего сына-падишаха.
Забавно, Дервиш, сколько его помнила Хандан, всегда балансировал на острие жизни, когда вокруг расстилалась смерть. И Сафие, с жемчугом на морщинистой шее, представилась ей совсем юной, укачивавшей новорожденного сына на руках, а потом вспомнила её, высокомерную и горделивую, смотрящую на то, как выносят брата Ахмеда. И больного султана Мехмеда рядом с ней. Она тоже была мать, вот только сын её умер, а Хандан вещью его, вопопреки мнению Сафие, не была.
Разноцветные огни витражей внезапно погасли. И сразу сияющее помещение стало грязно-серым, и в полумраке скрывшегося солнца стояла Хандан перед блёклым силуэтом старшей Валиде Султан. Сафие опиралась на позолоченную трость, несколько небрежно, более, казалось, из статуса нежели по необходимости. Но рука, дрожащая от пощечины, выдавала её слабость.
«Вы убили своего сына, Сафие», — застыло на губах Хандан непроизнесённая фраза. — «Вырастили его слишком жестоким, сделали меня рабыней страха, вашего же собственного».
Позже Сафие ушла. Они так больше ничего друг другу не сказали. А Хандан в одиночестве бродила по комнатам покоев, вспоминая усталый взгляд сына и некоторую нездоровую бледность его лица. Розовый бриллиант искрился, не давая ей забыть, он был прозрачный, чуть более блёклый, нежели бриллианты на короне и браслете. Вместе с Хаджи она отправилась осмотреть свои владения, отстукивая каблуками в такт своим мыслям. Ахмед — смерть. Сафие — смерть. Ахмад — смерть. С ним она связаться не могла.
Алое платье полыхнуло в коридоре, подобно пожару, с тонким узором кружева по рукавам. Сабия тоже заметила свою опальную госпожу и слегка склонилась в поклоне, сверкнув тоненькой золотой диадемой урождённой Султанши. Тонкая талия, линии без изъяна — Сабия соответствовала своему положению. И как ни странно, Хандан ничего к ней не почувствовала. Девушка отвернулась и с вытянутой спиной скрылась за углом коридора, а затем исчез и шлейф её платья.
— Хаджи, — сухо отозвалась Хандан, — почему наша Султанша разгуливает по коридорам в одиночестве?
— Не знаю, Госпожа…
— Так узнай и никому не слова, кроме меня.
Спустя день, бесконечно долгий и совершенно бесполезный, Хандан решила делать то, что должна была: быть Валиде Султан. Она восседала на достаточном расстоянии от наложниц и двух беременных Хасеки, как ей теперь стало известно. Махфирузе сияла лучше собственных украшений, была тоньше и изящней Кёсем, измученной родами.
Хаджи торопливо вошёл в комнату наложниц, а следом так же быстро влетела Аугуль, виновато вжимавшая голову в плечи. А после в еë руки лёг свëрток с сургучовой бляшкой Великого Визиря, которую Хандан без всяких колебаний разломала.
«Выбрали мужа. С.С. не выпустит до казни, подождите. Испания».
Ровнёхонькие строчки Сабии Хандан узнала сразу, а смысл, казалось, ускользал от неё. И только спустя несколько прочтений Хандан поняла: Сабия решила всех обыграть, дождавшись казни Дервиша и покинув Империю, вместе с Сафие и Хандан раз и навсегда.
— Кому передаёшь письма, Айгуль? — слегка улыбнувшись, спросила Хандан бледную старшую служанку, на что та только сильнее побелела. — Я же узнаю, так или иначе.
— Своему доверенному человеку, — девушка нервно потёрла руки, — а он должен аге Дервиша-паши.
— Ахмаду-аге…
Невинное лицо Айгуль шло вразрез с её такими же словами, в которых невозможно было отыскать греха. Но Хандан легко нашла больное место, некогда упомянутое Дениз: любовника.
— Сабия пригрозила тебе тем человеком, так? — продолжила Хандан, получив лëгкий кивок головы вместо ответа. — Посиди пока тут, я подумаю.
Хандан вцепилась в свёрток, который для неё ровным счётом ничего не менял. Дервиша им было не спасти, тем временем жизнь его сына могла стать лучше вдали от дворца и его интриг и без ненасытного родителя, который его видел всего пару раз. А может… сердце Хандан предательски встало от мысли, которую она гнала прочь и которая была слишком проста. Валиде Султан не могла покинуть дворец, но не Хандан. Сделать подобно Сабии, получившей всё и готовой это бросить в огонь ради себя и своего маленького сына. У Хандан тоже был сын, и звали его в точности так же. И она его просила о милосердии, но разговаривал с ней Султан, слово это забывший.
— Хаджи, — обратилась она к слуге. — Принеси мне бумагу и перо.
«Дорогой друг», — аккуратно вывела она, в последний раз поборовшись с собой, — «в планы Сабии необходимо вмешаться. Корабль должен быть готов в день казни паши, и никакие отсрочки невозможны. На его борт поднимутся четверо, имей это в виду. Сабии попрошу сообщить, что иначе поступить невозможно, пусть готовится. И о моих планах знать ей не нужно, продолжай с ней переписку».
Она запечатала письмо уже своей печатью и передала напуганной Айгуль в дрожащие руки.
— Передай всё как обычно, Сабии не говори, — тихо прошептала Хандан, заглянув в тëмные глаза служанки и мысленно попрощавшись с ней.
Когда цветастое платье Айгуль скрылось за дверями, Хандан начала свой смертельный отсчёт. Два дня. У неё было только два дня, чтобы сделать то, на что ей не хватало сил три года — убить в себе Валиде Султан. Она оглядела комнату с высокими потолками, остановилась взглядом на Кёсем, державший на руках маленького наследника престола. В этом мире не было ничего ценнее и дороже, всё золото блестело ради него и его брата, игравшего от отчаяния с сёстрами.
Вернувшись в покои, Хандан прогнала всех служанок. О ней заботились: убрали всё острое, унесли зеркала, еду приносили только ту, что можно было есть руками, а после происшествия с кочергой, их тоже забрали. Тем не менее, тяжёлые шкатулки остались на местах, но Хандан искала то, чем можно пустить кровь. И её взгляд сразу упал на искрящиеся витражи, никогда она не видела, чтобы люди выполняли столь бесполезную работу, забирая у неё вилки.
Она слегка стукнула по стеклу и по витражу сразу пошла мерцающей молнией трещина, оставалось ударить ещё раз, и в её руках блестел острый осколок чуть больше ладони. По краям он мерцал лучше алмазов с их неестественно ровными гранями, он был её свободой, а не символом власти, ускользавшей от неё, как все эти безделушки. Будет ли кому-нибудь проще, если Хандан будет медленно гнить в своём живом теле? Она слегка надавила на кожу, и капля мгновенно протекла по запястью и упала на пол. Острее кинжала. Хандан остановилась и ещё раз очень пристально оглядела мутновато-красное стекло, запачканное багровой кровью.
========== Сердце Ахмеда ==========
При тусклом свете свечей Хандан неспешно перебирала украшения. Они приятно холодили руки и своим искрящимся блеском немного её успокаивали. Сон напрочь отступил. Лёгкая дрожь в руках не давала ей собраться, и с каждым часом она всё меньше могла верить в удачное завершение своего плана. А день назад, казалось, перед ней на блюдечке лежал весь мир, собравшись в один тонкий стеклянный осколок. Хватит ли ей духа?
Хандан успокаивала себя лишь тем, что скоро, так или иначе, её многолетней агонии, растянувшейся во всю жизнь, придёт конец. Она повторяла себе, что более никто не сделает ей больно и не станет угрожать, но с каждым разом всё меньше верила в правдивость своих слов. Никто ей обещать такого не мог.
Поначалу она решила взять с собой только те драгоценности, которые в её понимании принадлежали ей по праву: все, подаренные Дервишем, корона, браслет и кольцо, и ещë ожерелье, присланное Сафие на рождение Ахмеда. Но случилась безвыходная ситуация: она любила каждый блестящий камень в своих шкатулках. О их дальнейшей продажи не шло речи. Они просто ей нравились. Большинство она сама заказывала у ювелира, предварительно выбрав эскиз, те, что были неприятным воспоминанием, Хандан переплавила и не помнила во что. Забрав много, она могла прослыть воровкой, а между тем, расставаться с украшениями ей не хотелось вовсе не из-за их цены.