Парень кивнул, но остался стоять рядом со своими господами.
— Иди и не пробуй сесть на лошадь, — скомандовал паша так, как, думала Хандан, умел только он один, и вскоре красный кафтан стражника слился с толпой.
А Дервиш со свойственной ему бесчувственностью в нужный момент, подхватил Хандан за пояс и затем, словно тряпичную куклу, усадил в какую-то лодку, пока она искала вдалеке красный кафтан молодого стражника.
Немного оклемавшись уже на палубе корабля, Хандан гневно смотрела на пашу, вернее, бывшего пашу, и Ахмада-агу, который, собственно, и встретил их на шлюпке. Этот человек был готов убить еë сына. За такое не прощают, увы. Они обсуждали что-то. Хандан не слушала, это было ровно что и шум волн, разбивавшихся о борт корабля, совершенно ничего не значившая болтовня.
— Ахмед… — в какой-то момент выдала она в пустоту без поиска подходящей причины, просто потому что больше не могла терпеть. — Как ты…
— Твой внук, — жëстко обрезал Дервиш, не выразив ни сожаления, ни намека на вину. Он словно читал её мысли и в точности ждал, что она ему скажет. И в эту самую минуту, заглянув в чëрные бархатные глаза паши, Хандан поняла, что в их жизни был заключен самый важный договор: они не станут вспоминать это утро даже под страхом смерти.
Волна разбилась о борт корабля, и вызванное этим лёгкое покачивание заставило Хандан вцепиться в канат. Никакой защищённости, стоя на этом мальком деревянном творении человеческих рук, она не чувствовала. Они были маленькие среди безграничной глади моря и неба, застелëнного облаками, такими одинокими над бездной с морскими чудовищами, хуже которых были только они сами. Впереди её ждала таинственная Испания, с чужим языком и другими законами, новый мир, которого она знать не хотела. Загнанный зверёк, она боялась солëной воды и сильного ветра.
— Хандан, — необычно тихий голос паши заставил её содрогнуться, пока её руки, увешанные драгоценностями, сильнее впивались в просоленные канаты.
Дервиш аккуратно ступал позади неё, не торопясь напрасно, шаг за шагом, как хищник, почти бесшумно, так что скрип досок единственный сигнализировал о его приближении. Она обернулась и не увидела привычного чёрного кафтана с узорами и золотой обстрочкой, только человека не слишком высокого, замученного голодом и сыростью темниц. Даже её собственная блëклость терялась в сравнении со страданием, выраженном на его лице. Не только физическим.
«Что ты сделала?» — читалось во взгляде и сдержанных движениях, наполненных разочарованием и смятением. Или она сама выдумывала себе наказание?
Он сделал шаг навстречу. Хандан вжалась в борт. Она спасала не его, другого, Великого Визиря, служившего ей верно и непоколебимо, своего друга и любовника, он выглядел иначе, сильнее и спокойнее, а его тëмные бархатные глаза горели властолюбием и спесью, в которых Хандан задыхалась. Он ей подарил корону, что сейчас была на ней, заставил ходить по раскалённым углям и умирать от своей холодности. А этот измождëнный преступник был на него при свете солнца совершенно не похож. Но именно он чëрной тенью накрыл её и легонько коснулся лица, ему не принадлежавшего.
— Я вечно твой раб и должник, — прошептал он ей на ухо, сократив расстояние между ними, пока её рука непроизвольно легла на его спину. — Прости меня, прости, — шептал он и всё увереннее заключал её в плен объятий, которых ему никто не позволял. — Я люблю тебя… — эта фраза давно потеряла всякий смысл. — Прости меня…
Он поцеловал её в волосы, с такой нежностью и, казалось, дрожа, дыша ей и вместе с ней, пока сквозь одежду проникало тепло его тела, такого невыносимо чужого. И совершенно неразделимого с ней самой. Паша не переставал извиняться, пока рука его любовницы намертво вцепилась в воротник.
— Почему вы все выбираете за меня? — едва слышно произнесла Хандан, утопая в вездесущей непривычной голубизне. — Даже ты, Дервиш? Решил за меня… Кто дал вам такое право?
Дервиш с неясным упрёком внимательно поискал что-то нужное для себя в её лице и, очевидно, не нашёл. Не то время… Не то место… и человек, стоявший рядом, совершенно незнакомый и чужой. Хандан хотела прыгнуть за борт и, наконец, захлебнуться. Какая жалость, её жизнь, напоминающая беспробудный кошмар, кончилась в море, где и началась.
— Ты только и твердила, что останешься с Ахмедом, что значило это твоë желание для меня — ты не могла не знать, Хандан, не лги мне, — он только крепче прижал её к себе, в этот раз пробежался любопытным взглядом по бриллиантовой короне.
Хандан было что ему ответить. Она осмотрела такие же неизменно безжизненные голубые во все стороны окрестности. Стамбула видно не было, и Ахмеда, упоминание имени которого так больно отозвалось внутри неё, ему уже ничего не объяснить, да, если бы было так, Ахмед бы не захотел понять. «Всё из-за него. По его воле. Ему не жаль», — бешено крутилось в голове, пока этот человек медленно дышал, и, казалось, не разделял её терзаний, присутствуя перед ней только частично.
Мерзкая холодная ухмылка проскользнула на его лице, та же, что она видела сотни раз и почти каждый ненавидела до тошноты и изнывала от желания узнать, что под ней скрывалось.
— Я больше не Валиде Султан, для своего сына я хуже, чем мертва, а руки мои дважды обагрены в родной крови, Дервиш? Что значат слова? Твои клятвы Ахмеду или его отцу имели хоть какую-то цену для тебя? — вслед за упрëком Хандан едва смогла глотнуть воздуха, чтобы не упасть. Соленого и холодного, вздохи раздирали грудь и рвали сердце.
«Мама, я же не стану Султаном? Брат Махмуд им будет, да?»
«На всё воля Аллаха, но, Мой Лев, я верю ты однажды сядешь на трон своего отца».
«Жаль, что я не львица, мой мальчик».
Хандан неуверенно подняла глаза на своего многострадального спутника, державшего её над пропастью собственных воспоминаний. Они остались, никто их не отберёт и не изменит, не отнимет первую улыбку Ахмеда и Османа, не сможет очернить вечерние прогулки в саду и сладкую боль ушибов от ударов игрушечного меча.
Её бедный сын… что он думает там, склонившись над колыбелью маленького Мурада и ища ответов в пытках слуг, а утешение в руках искрящейся Кёсем? Сможет ли он спать, не представляя еженощно её синеющие губы? Или он похоронит её, подобно тому, как попрощался с отцом?
Оставив сопротивление, Хандан прижалась к телу чужака, которого ей предстояло в очередной раз принять и полюбить, чего она так боялась. Без титула, без власти, проклятого беглеца, имеющего огромное состояние и не способного объяснить его появление.
На нижней палубе, возможно, под самыми их ногами спал маленький Ахмед в люльке, заботливо приготовленной верным слугой Дервиша, а над ним склонялась молодая красивая девушка, ненавидевшая всех и вся, кроме маленького свëртка перед ней.
Хлопок расправившегося паруса вернул её вновь на свои ноги под тёплую бархатную накидку, отороченную соболем. Браслеты оттягивали запястья вниз, как напоминания о потерянном богатстве и положении. «Моя Золотая Госпожа», — строчка из многочисленных писем ещё сильнее заставила её сжаться, Хандан не могла лишиться этого титула, и, кажется, вовсе не золотом он определялся.
Хандан не спросила с Дервиша обещание о вечной любви и преданности, как и сама не намеревалась клясться. Дворец остался далеко позади в Стамбуле, ставшим её главной клеткой, а вместе с ним и вся их любовь. Начать всё сначала… нет, это было хуже смерти, поэтому Дервиш предпочёл быть казнëнным. Они устали… сойдя с корабля, нужно было продолжить войну: сменить имена, ставшие уже родными, заново искать своë место в новом мире, а какое оно? После матери Падишаха и второго человека в Османской Империи всё казалось подачкой…
А вместе с тем им предстояло ступить на горячий песок католической Испании с подобными осколкам льда сердцами.