- Нет, не остынет! Клянусь богами, глядящими на нас: я изучу твою науку и стану лекаркой не хуже тебя!
Старая финка недоверчиво покачала головой. Уж слишком непоседливой и горячей была дочь конунга. А искусство врачевания требовало внимательности, прилежания, усидчивости.
Не сразу Сигни удалось переубедить знахарку, что она справится, - но время это пришло. Гальдорфинн почувствовала: девочка увлеклась и втянулась, ее было не оторвать от занятий, и старая учительница не могла на нее нарадоваться.
Но и обучение воинской науке не кончилось; просто теперь, вместо того, чтобы заниматься днем, Сигни делала это ночью. Она была неутомима и, казалось, совсем не нуждалась в отдыхе и сне. Часто она встречала рассвет на ногах или на лошади, с луком или мечом в руках. Нередко будила она спящих крепким сном братьев или всегда готового помочь ей Торджера, чтобы они потренировались с нею.
Знахарка научила девочку еще двум премудростям – чтению и написанию рун, включая тайнопись, а также латыни. У Гальдорфинн было несколько латинских книг, и она иногда читала отрывки из них дочери конунга. Сигни загорелась, захотела сама читать заморские книги. Она схватывала все на лету, и старая лекарка не могла нарадоваться на быстрый и острый ум своей ученицы.
…Слова Гальдорфинн о тайнах науки поразили девочку и тоже повлияли на ее желание учиться врачеванию. Тайны она обожала. Когда была жива ее прабабка, Гунндис, то часто сажала Сигни на колени и, поглаживая рыжую головку правнучки, которую очень любила, рассказывала ей о колдовской силе, заключенной в золотой гривне рода Флайнгунд. «Это великая тайна, - шептала старуха, - но ты должна знать её. Мужчина, надевший это украшение на шею любой приглянувшейся ему женщины, становится ее повелителем...
«Это как – повелителем?» – широко открыв глаза, спрашивала Сигни.
«Так, моя маленькая лисичка, что женщина лишается силы, воли и ума. И не думает ни о чем, кроме этого мужчины. Я испытала это на себе, когда твой прадед, Торир, посватался ко мне и подарил это ожерелье. О, я сразу позабыла все – отца, мать, родных! И только одно желание осталось во мне - быть с Ториром, принадлежать ему… Затем уже мой сын, Эрик, таким же образом приворожил свою невесту… А вот ты думаешь – почему так легко твоя мать сбежала с моим внуком с собственной свадьбы? Потому что он, когда пробрался в спальню Рагнара, надел гривну на шею Альфлауг... Вот и пошла она за ним, как корова на привязи за пастухом. Жаль, - продолжала Гунндис, вперяя взгляд бесцветных глаз куда-то вдаль, - жаль, что это чудесное украшение отныне в руках этих негодяев из Рисмюнде! Говорила я Эриксону: не отдавай его! Когда-нибудь Рагнар Беспутный и его потомки узнают тайну гривны, и все самые красивые женщины будут принадлежать им...»
«Бабушка! – дергала ее за рукав Сигни. – А ведь я, когда вырасту, буду самой красивой? Мне все так говорят!»
«Будешь, лисичка».
«Значит, я буду принадлежать этим... потомкам Рагнара»?
«Да избавят боги тебя от этой участи! Род Рагнара Беспутного жесток и коварен, конунги Рисмюнде любят кровь и насилие, крики и плач жертв им милее песен скальдов...»
3.
Альфлауг умерла, когда Сигни было тринадцать. Девочка тяжело пережила смерть матери, которая безмерно любила и баловала дочь. Эриксон тоже был потрясен безвременной кончиной любимой супруги. Он, казалось, винил в происшедшем себя – ведь Альфлауг ничем не болела, и свела ее в могилу какая-то странная печаль, тоска, грызущая бедную женщину изнутри несколько лет – с тех самых пор, как, бледный и мрачный, вернулся Эриксон из Рисмюнде…
Конунгу было отрадно теперь лишь одно – смотреть, как подрастают и мужают его сыновья, будущая надежда и опора рода. И тут один за другим обрушились на Флайнгунг три несчастья. Начало сбываться проклятие ушедшей в иной мир старухи Гунндис. Ни один из сыновей Эриксона не дожил до двадцати лет. Один утонул, затянутый омутом; другого на охоте порвал медведь; третьего унесла лихорадка-лихоманка. И осталась у конунга одна дочь – к тому времени уже шестнадцатилетняя, - Сигни.
Эриксону было на тот момент всего сорок лет, он был мужчиной в расцвете сил, и вполне мог еще раз жениться и заиметь сыновей. Но, по никому не известной причине, конунг не взял в свой дом новую жену. Он объявил наследницей всего своего состояния и всех своих земель единственную дочь.
Отныне Сигни должна была не заниматься врачеванием или воинскими потехами, - она стала помощницей отца и его правой рукой. Она обязана была войти не только во все дела большого домашнего хозяйства, которыми и так порой помогала заниматься после смерти матери сестре отца, тётке Раннхилд, матери Марит, но и вникнуть во все тонкости управления принадлежащими роду огромными территориями.