– Какой же ты тугодум! – произнесла она, преодолев рыдания, но все еще всхлипывая.
– Почему? – удивился я. Наверное, мне никогда не понять женскую логику.
– Он еще спрашивает! Сколько лет тебе понадобилось, чтобы задать этот вопрос? И сколько еще пройдет, пока ты созреешь до следующего? – Катя прижалась ко мне, как только что прижималась к дубу.
– Так, значит, ты не против? – спросил я, обняв ее за плечи.
Но Катя неожиданно отстранилась от меня, заглянула мне в глаза своими колдовскими зелеными глазами и удивленно спросила:
– Ты на самом деле ни о чем не догадываешься?
– О чем? – Я ничего не понимал.
– Господи! Ну что же с тобой делать? И правда тугодум! – снова поддела меня Катя. – Конечно же, о нас! Сам ведь только что спросил, почему мы не можем быть все время вместе!
– Катя, хватит говорить загадками! – возмутился я. – Или объясни, или оставим этот разговор.
Я отвернулся от нее, сделав вид, что серьезно надулся.
– Ладно, прости. – Она печально улыбнулась. – Я забыла, что у вас все немножко по-другому…
– Где это – у вас? – снова не понял я.
– Знаешь что, – предложила Катя, – чтобы до тебя быстрее дошло, давай прогуляемся за территорию. Только не спрашивай зачем.
– Давай! – согласился я, и мы отправились в обход озера к границе территории Центра.
Я давно перестал воспринимать существование Центра как чудо. Таких чудес в Службе было достаточно. Но вместо того чтобы дать им научное объяснение, командир предложил просто принимать их на веру. Это физика двадцать пятого века или, наоборот, далекого прошлого, объяснил он, и чтобы въехать в нее, нам не хватит всей нашей долгой жизни. Не обижайтесь, говорил он, но это примерно то же самое, что обучать папуаса из джунглей квантовой механике. Центр, по его словам, представлял собой какую-то временную складку, созданную специалистами Службы по древним, так сказать, технологиям. Этакий чертовски сложный конгломерат переплетенного пространства и времени, в котором могут одновременно находиться, не встречаясь друг с другом, сотни сотрудников Службы. Где один и тот же объем могут занимать несколько разных помещений, обитатели которых не будут даже подозревать об этом. Вроде того, что если одно из помещений хотя бы на несколько секунд опережает во времени другое, они не существуют друг для друга.
Центр выстроен рядом с нашим миром, не пересекаясь с ним. А формула проникновения… Это тоже очень сложно и в то же время просто. В начале было слово… Вы представить не можете, какую силу может иметь произнесенное Слово… Предки понимали его силу и даже упомянули про это в Священном Писании.
Граница была совершенно невидима. Но никто не может преодолеть ее снаружи, не зная формулы перехода – выученных наизусть нескольких слов на древнем языке. Без этого непосвященный мог сколько угодно бродить по одичавшему парку и развалинам старого генеральского дворца, не подозревая о том, что это же пространство занято территорией Центра.
Мы подошли к тому месту, где я вместе с таинственным двойником Вити Слободенюка, агента Службы из Харькова, на днях пересек границу. Вон, даже следы от колесных дисков сохранились, будто кто-то прошелся по земле плугом…
…Катя исчезла совершенно неожиданно. Только что она держала меня под локоть, а теперь осталось лишь ощущение ее руки да слегка примятый рукав рубашки. Первой моей мыслью было, что она подшутила надо мной и осталась за невидимой чертой, на территории Центра. Обидевшись, я прошептал формулу перехода и бросился назад. В глазах на миг потемнело, как всегда при переходе границы с внешней стороны. Но, к моему удивлению, Кати здесь не было. И ни одного укрытия, где она могла бы спрятаться. А уйти далеко за такое короткое время она никак не могла – слишком быстро я вернулся. Я метнулся назад, за территорию, осмотрел все вокруг, пробежался по лесу и, не найдя Кати, вынужден был вернуться обратно.
Она появилась через несколько минут, раскрасневшаяся и замерзшая. В ее босоножки забился снег, а в руке она держала огромный снежок…
– Что это? – опешил я.
– Разве не видишь? – засмеялась Катя, но веселья в ее глазах я почему-то не заметил.
Она подошла ко мне и неожиданно нахлобучила снежок мне на голову. Снег оказался самым настоящим, холодным и колючим.
– Сейчас хоть понял?
– Где ты была? – вырвалось у меня.
Где в начале августа в Подмосковье можно раздобыть натурального снега на такой великолепный снежок? Да еще набрать его в босоножки?
– Тут, рядышком. – Катя, не скрывая улыбки, смотрела, как я оторопело рассматриваю снятые с головы остатки снега, быстро таявшие на моей ладони. – Ну что, догадался?
И тут до меня наконец дошло. Догадка оказалась настолько невероятной и ошеломляющей, что я долго не мог произнести ни слова. А когда справился с собой, спросил совсем не то, что нужно.
– В каком году ты родилась? – прошептал я еле слышно.
– Вижу, что понял! – С Катиного лица сползла улыбка.
– Катя, я задал вопрос. – Я упрямо решил идти до конца.
– Хорошо! – сказала она. – Но ты сначала скажешь, какой у вас сейчас год.
Ответ готов был сорваться с моего языка, но тут я вспомнил о категорическом запрете командира называть в Санатории какие-либо даты и запнулся.
– Говори, не стесняйся! – настойчиво повторила Катя. – Мы и так уже нарушили правила Службы. Теперь уж надо идти до конца.
Она так смотрела на меня, что я забыл про Службу и все на свете. Сейчас в этом тенистом парке, уютно устроившемся между времен и пространств, существовали только двое – я и она. Между нами не могло быть секретов. Но за долгие годы в кровь впитался рефлекс сохранения тайны, и перебороть его стоило мне немалых усилий.
– Девятый… – пробормотал я.
– Две тысячи девятый? – уточнила она.
– Конечно, не три тысячи, – невесело усмехнулся я.
– А я бы не удивилась! – почти серьезно сказала Катя.
– Ну, и… – Я вопросительно посмотрел на нее.
– Получается, что я еще не родилась.
– А когда это произойдет? – Мне стало слегка не по себе.
Катя подняла глаза к небу, пошевелила губами, подсчитывая.
– Случится это знаменательное событие через пятьдесят шесть лет!
– Значит, – я тоже быстро посчитал в уме, – все, что может у нас с тобой произойти в реальной жизни, – это встреча стодвадцатилетнего старика с семилетней девочкой? И с этим ничего нельзя сделать?
– Насколько мне известно, Служба еще не научилась проникать в чужое время, – печально ответила она. – Ни в ту сторону, ни в другую. Правда, существует легенда, что ее основатель умел это делать. Боюсь, что это, как ни печально, всего лишь легенда… Единственное место, где мы можем встречаться, – это Центр. Место вне времени. Но, сам понимаешь, никто не позволит нам оставаться здесь слишком долго.
– А если попытаться сменить род деятельности? – стал фантазировать я. – Командир говорил, что в Службе существуют и другие категории работников. Наверное, штабисты могут находиться в Центре сколько угодно?
– Не будь так наивен, – грустно усмехнулась Катя. – Твоя роль в Службе предопределена раз и навсегда. Тебя отобрали для оперативной работы, и оперативником ты останешься до конца жизни. Каждый специалист в Службе готовится по своей программе – штабисты, технари, ученые… Поверь мне, Володя, все это замкнутые касты, и переход из одной в другую попросту невозможен. Наверное, вам говорили, что со временем вы будете допущены к тексту Золотой книги и если сможете понять его, то перед вами откроется дорога в руководство Службы?
Я молча кивнул.
– Вранье! – жестко отрезала Катя. – В руководство не попадают со стороны. Знаешь, был такой старинный анекдот – может ли сын генерала стать маршалом? Ответ – конечно нет! Ведь у маршала есть свой сын!
– Ты хочешь сказать… – начал я, но Катя перебила меня.
– Служба – далеко не идеально устроенная организация, – с горечью продолжила она. – Мы с тобой – рабочие лошадки низового звена и обречены навсегда оставаться ими. Максимум, чего мы сможем достичь, – это стать командиром пятерки. И наоборот, никто из детей высшего руководства никогда не станет офицером-оперативником. Им с рождения предопределена совсем другая судьба.