Есть я по понятным причинам не хотела.
– Бабуль, да ты ложись, завтра рано вставать. – Я метнулась к холодильнику. – Молока я сама себе налью.
Открыла дверцу холодильника, вытащила пакет с молоком. Бабуля обрадовалась. Ей так было неловко за то, что она меня лупила, что она, обычно такая сухая и сердитая, еле-еле сдерживала слезы. Она ж не знала, что я совсем на нее не сержусь.
– Ложись, ложись! – Я ее снова обняла и подтолкнула к кровати.
– И ты ешь скорее и ложись... – суетилась бабуля.
– Ага, ага, – охотно согласилась я. – Но ты и сама-то тоже засыпай. А я справлюсь тут.
Бабуля улеглась. Я пожелала ей спокойной ночи, погасила свет и оставила гореть только маленький плафончик над кухонным столом. Задвинула занавеску, которая служила в нашем с бабаней жилище чем-то вроде стены или перегородки, отделяющей кухню от комнаты. Налила молока в кружку, открыла холодильник и, прежде чем засунуть в него обратно пакет, вытащила из самого дальнего угла морозилки полукилограммовую пачку дрожжей. Замаскированную в обертку из-под пластилина. Это специально – чтобы бабка в нее не лазила. А так я ей сразу сказала – это мой пластилин, буду лепить. Чтобы он не расплавился от жары, надо его в холодильнике держать. Она согласилась. Я еще для верности хорошенько завернула пачку в два полиэтиленовых мешка. Так карающие дрожжи и ждали своего часа.
Он пробил.
Еще минут пятнадцать я посидела – типа молоко пила (а я его и правда пила, да еще и шоколадных бабкиных конфет под это дело изрядно слупила – вкусные, заразы!). Удостоверилась, что бабуля заснула праведным сном сельскохозяйственного труженика, и, подхватив пачку дрожжей, осторожно вышла на улицу.
Еще было совсем темно. Восток, который уже с середины ночи окрашивался нежным розово-голубым ясным сиянием, обозначился яснее. Но пока еще все равно в общем темно было. Дул тревожный ветер. Наверное, такой дует всегда, когда отважный воин-одиночка отправляется на бой или в долгое опасное странствие.
Я вышла за калитку, снова расстроившись, что забыла надеть что-нибудь более конкретное, чем легкомысленная полумокрая маечка. Прохладненько. Но возвращаться я не стала – и плохая примета, и свое родное лихо будить не хотелось. А то вскочит это лихо, в смысле бабка моя неугомонная, и сорвет мне операцию.
Все пакеты и упаковки с дрожжей я сорвала возле дома, тщательно упрятала их в мусорный мешок. Причем коричневую бумажку с надписью «Дрожжи» я изорвала в мельчайшие клочки, распихала их по коробочкам из-под сока – для чего отвинчивала пластмассовые крышечки, высыпала клочки туда и завинчивала крышки снова. Кто будет искать улики внутри этих коробок? Еще додуматься надо.
Со склизким брикетом в руке я подошла к забору, чтобы осторожно перебраться на территорию Парасоловых. Это было нетрудно – у меня, естественно, специальная лазейка в ограде имелась. Никому – ни бабуле, ни им, ворюгам-соседям, – не приходило в голову, где именно она находится.
И тут меня окликнули:
– Эй!
Не раздумывая ни секунды, я сбросила дрожжи в траву. Схватилась за куст каких-то высоких цветов, чтобы обтереть с ладони следы дрожжевых улик. И обернулась.
Страшный. Это снова был он.
Блин...
– Что ты тут делаешь? – грозно зашипела я.
Мне нужно было как-то унять сердце, которое увеличилось сейчас, наверное, до размеров лошадиного, а билось со скоростью сердечка испуганной мышки-норушки. Уж лучше бы оно вело себя как лягушкино-квакушкино, которой всегда все по фигу, а потому сердце ее бьется неторопливо. Тогда бы я вообще выглядела перед Страшным как Железная... ну, или хотя бы как Алюминиевая Леди. Или как Леди-Тиранозавр. Тиранозавры вроде бы тоже, как лягушки, холоднокровные?
Хладнокровной и независимой – вот мне какой хотелось быть. Поэтому, подождав чуть-чуть, чтобы сбавило обороты перепуганное сердце, я как можно более спокойно и властно повторила:
– И что ты тут делаешь? Ты разве не знаешь о неприкосновенности частного жилища?
– А ты – не знаешь?
– А я на своей территории.
– А куда ты собиралась?
– Я собиралась, Страшный, пописать под кустиком. – Обычно я такого не говорила. Но на войне были все средства хороши. Поэтому и сказала.
И Страшный смутился. Честно!
– А... Ну, да... А мне показалось...
Он даже отступил на несколько шагов. Как будто я и правда собиралась осуществить то, что сообщила, прямо здесь.
– Когда кажется – креститься надо. – Я была неумолима.
– Понимаешь, я боялся... – начал Володька.
– А не надо ничего бояться. И по чужим дачам шастать тоже нечего. Что ты у нас на участке делаешь, интересно?
– Я...
– Только не говори, что пришел меня на танцы пригласить. В ваш деревенский клуб. – Я говорила, а сама уходила подальше от опасного района. То есть от загородки, отделяющей нас от соседей. Поэтому двигались мы – а Страшный брел за мной – в сторону скамейки под вишнями. Как раз на другой границе – с территорией дачной жизни Русланчика. Потому что к нашему домику я тоже идти не могла – там же бабуля спит. Услышит. А выяснить, зачем сюда притащился Страшный, мне было необходимо.
– Ну так что? – все-таки по-прежнему полушепотом поинтересовалась у Страшного я, садясь на скамейку. – И что мы тут делаем?
– Я хотел проследить.
– Что проследить?
– За тобой проследить.
– Зачем?
– Чтобы успеть перехватить...
– Что перехватить?
Я продолжала его допрашивать, и Володька послушно отвечал на мои вопросы. Хоть и невнятно как-то, но отвечал.
– Мне показалось, что ты могла бы... ну...
– Ну? – Мне удалось это сказать не как Алюминиевой, а как самой настоящей Железобетонной Леди. Вот.
– Показалось, Варь, что ты собираешься Парасоловым... как, помнишь... сегодня мне говорила... Отомстить. Ну, проучить их...
Бедный Страшный! Вот ведь страдает... Ну чего он ко мне прицепился? Я злая, я веду себя с ним ужасно, сама знаю. А он все никак не отстает. Вот это любовь! Но все равно не верю. Не хочу – и не верю. Имею право.
– В смысле – как «проучить»? – работала я под дурочку.
– Ты сама про дрожжи мне рассказала, – наконец заявил Страшный. – Что хочешь им в туалет дрожжей бросить.
Я сама знала, что рассказала. Вот только, спрашивается, зачем? Кому нужны были эти признания с рыданиями на берегу? Что ж я за слабак-человек такой? Кто ж выдает военные тайны первому встречному?! А Русланчику? Говорила ли я об этом плане Русланчику? Попыталась вспомнить – и никак не могла. То мне казалось, что говорила, а то – нет, что я ему всех подробностей своих планов не рассказывала.
Понятно, почему я не могла вспомнить, – потому, что Володя Страшный сидел рядом и меня нервировал. Ведь он наверняка начнет сейчас отговаривать. Что вот с ним делать? И чего он лезет?
– Ничего я тебе не рассказывала, – упрямо заявила я. – Это ты сам придумал. Дрожжи какие-то...
– Ну вот и хорошо! – неожиданно согласился Страшный. – Значит, ты не собиралась?
– Нет.
– Пусть живут себе.
И этот туда же! Пацифист, как и моя бабка, которая только своих лупить горазда. Я не выдержала:
– Но почему, почему, Володя, они должны «жить себе»? Зло не должно быть наказано?
– Для этого есть милиция, – уверенно заявил Страшный.
– Ух ты какой! А на то, чтобы нас обвинять и позорить, – милиция не нужна? Сами справились?
Разговор намечался по второму кругу.
– Да я за тебя переживаю, – сказал Страшный. – Ты же себе только проблемы создаешь! Парасоловым это все как с гуся вода, понимаешь?
Это для меня были не аргументы.
– Смотри, Страшный, вот когда наши, поселковые, наехали на ваших – что типа кто-то из деревенских по дачам ворует, – вы что собирались делать?