Миллер-хилл – это почти заброшенный парк в самом центре города. Летом он превращается в одно из любимых мест отдыха горожан, но зимой туда редко кто заходит. В середине парка имеется холм, с вершины которого видно как на ладони не только весь трудовой, черный от въевшейся сажи город, но и всю извилистую долину с черными пятнами разбросанных по ней шахт и заводов, и окаймляющие ее горы с заснеженными вершинами и лесистыми склонами.
Макмердо шагал по обсаженной кустами дорожке, пока не вышел к ресторану. Летом это заведение неизменно ломилось от толп посетителей, но сейчас было закрыто. Рядом с ним стоял голый флагшток, а под ним – мужчина в низко надвинутой шляпе и пальто с поднятым воротником. Когда он повернулся на звук шагов, Макмердо увидел, что это брат Моррис, тот самый, который вчера навлек на себя гнев владыки. Братья приветствовали друг друга условным сигналом ложи.
– Хотел переброситься с вами парой слов, мистер Макмердо. – Неуверенный взгляд пожилого мужчины указывал на то, что разговор намечается деликатный. – Спасибо, что пришли.
– Почему вы не подписали свое послание?
– Приходится соблюдать осторожность, мистер. Жизнь сейчас такая, что не знаешь, чего ждать. Так же, как не знаешь, кому можно доверять, а кому нельзя.
– Но своим-то братьям по ложе уж можно было бы доверять.
– К сожалению, не всегда, – с чувством воскликнул Моррис. – Все, что мы говорим, становится известно Макгинти. Иногда мне кажется, что он каким-то образом узнает даже то, о чем мы думаем.
– Послушайте! – строго произнес Макмердо. – Вам прекрасно известно, что только вчера вечером я присягнул на верность нашему владыке. Вы что, хотите, чтобы я нарушил клятву?
– Что ж, если вы к этому так относитесь, – с грустью в голосе сказал Моррис, – я могу только попросить у вас прощения за беспокойство. Да, действительно, наступили плохие времена, если двое свободных людей не могут высказать друг другу свои мысли.
Макмердо, который до этого настороженно присматривался к собеседнику, несколько расслабился.
– Я говорил за себя, – сказал он. – Вы же знаете, я в этих краях недавно и еще не привык к местным порядкам. Но вы можете быть уверены, мистер Моррис, что тайны я хранить умею, и, если вы хотите мне что-то сказать, я готов вас выслушать.
– И передать мои слова боссу Макгинти! – горько усмехнулся Моррис.
– Ну, это вы зря! – воскликнул Макмердо. – Я предан ложе, но скажу вам честно: я бы перестал уважать самого себя, если бы превратился в доносчика. Можете быть уверены, все, что вы мне скажете, останется между нами. Только предупреждаю сразу: если вы что-то задумали, помогать вам я не стану, и не надейтесь.
– Я уже давно перестал надеяться на чью-либо помощь, – сказал Моррис. – После того как я вам доверюсь, моя жизнь будет в ваших руках… Вы, как я вчера убедился, не лучше остальных, но, по крайней мере, человек в ложе новый, поэтому сердце ваше еще не успело огрубеть, как у остальных… Именно поэтому я и решился поговорить с вами.
– Так о чем же вы хотели со мной поговорить?
– Если вы меня выдадите, будете прокляты на веки вечные!
– Я же сказал, что не сделаю этого.
– Тогда ответьте мне на такой вопрос: когда вы, вступая в Орден свободных тружеников в Чикаго, клялись соблюдать устав и помогать страждущим, вам приходило в голову, что вы становитесь на дорогу, ведущую к преступлению?
– Если вы называете это преступлением… – ответил Макмердо.
– Называю ли я это преступлением? – дрожащим от волнения голосом вскричал Моррис. – Вы, очевидно, еще мало видели, если называете это как-то иначе! А то, что вчера пожилой человек, который вам в отцы годится, был зверски избит, это не преступление? Вы это называете каким-то другим словом?
– Я бы сказал, что это война, – глухо произнес Макмердо. – Война двух классов. А на войне каждый сражается так, как умеет.
– Хорошо, но вы думали об этом, когда вступали в Орден в Чикаго?
– Нет. Тогда такие мысли мне в голову не приходили.
– Я тоже ни о чем подобном не думал, когда вступал в него в Филадельфии. Там это было благотворительное общество, скорее клуб, где можно было общаться с друзьями. Потом я узнал об этом месте… Будь проклята та минута, когда я впервые услышал его название!.. Надеясь на лучшую жизнь, я переехал сюда. Надо же, на лучшую жизнь! Со мной приехали жена и трое детей. Я открыл бакалейную лавку на Маркет-сквер и стал неплохо зарабатывать. В городе как-то узнали, что я свободный труженик, и меня заставили вступить в местную ложу, так же, как вас вчера. У меня на руке такое же позорное клеймо, но на сердце – кое-что похуже. Оказалось, что теперь я обязан подчиняться приказам этого злодея, я угодил в преступную сеть. Что я мог поделать? Все, что бы я ни говорил, надеясь хоть как-то улучшить положение вещей, принималось за измену, так же как и вчера. Я не могу уехать, потому что кроме моего магазина у меня ничего нет. Выйти из общества я тоже не могу, за это меня ждет смерть, а что станет с моей женой и детьми, только Бог знает. Как же все это страшно… как страшно! – Он закрыл лицо руками, и тело его содрогнулось.