— Здрав буде, господин посадник! — Емельян Велигорович, не садясь, высоко поднял полную до краёв чару. — Благодарствуй за щедрость. И прости, что позже других заявились. Вишь, глядим мы, и точно, не понуро, а весело: делили только что прибыль нежданную да немалую.
Добрыня не без удивления поглядел на купца. О том, что прибыли у Велигорыча немалые, посадник хорошо знал. Неожиданные? Странно: обычно эти ребята знают, когда, где и сколько сорвут. Но, возможно, сорвали много больше, чем ожидали. Бывает. А вот чтоб делиться... Как-то не верится!
Вероятно, по выражению лица Добрыни богатей угадал его мысли. И, опрокинув чару, да так лихо, что часть хлебного вина пошла на угощение его бороды, вновь заговорил:
— Спросишь, Добрыня свет Малкович, что ж за прибыль такая, что её делить пришлось? Да вот побились мы об заклад — я, Косьма и Кукша — с одним заезжим болтуном. Хвастал он, будто может более всей нашей казны новгородской купеческой за едино плавание привезти. И поплыл ведь, дурья его башка! А весь товар, что сюда, в Новгород, привёз, нам в залог оставил.
— Постой, Емельян, — прервал пространную речь купца новгородский посадник. — Так этот твой болтун тоже, выходит, купец?
Велигорыч скривился в пренебрежительной ухмылке и, отламывая половинку от жареной утки, чтоб заесть огненное питьё, произнёс:
— Может, он и купец, да я так скажу: купчишка. Без строгого расчёту торгует, а значит, проку от него мало. Кто ж станет своё нажитое на спор ставить? Мы-то, трое, знали, что выиграем. Да и поставили, само собой, не на всё, что имели. А он?.. Эх, хороша уточка! Хвалился, что в семь дней сплавает да богатств привезёт, сколь у нас, у троих, то бишь у всех троих, нету. Уплыл болтун пустоголовый, на месяц пропал, а ныне вернулся. И не то что ни с чем, а считай, гол как сокол! Ладью и ту потерял, и от дружины почти никого не осталось. Да ещё врать принялся, рассказывать, будто его Водяной в плену держал, а после того он, мол, в бурю угодил, да уж не в первую!
Добрыня слушал и всё сильнее хмурился. Он хорошо знал Емельяна и знал, что тот не очень любит долгие рассказы. Раз так подробно расписывает, стало быть, смакует, удовольствие получает. Чем же так обозлил толстосума заезжий торговец, раз Велигорыч только что не мурлычет от радости, расписывая чужие беды и несчастья?
— Погоди! — Во второй раз подряд посадник остановил купеческое красноречие. (От кого другого Емельян этого нипочём бы не потерпел, а уж на Добрыню обидеться не посмеет!) — Сказал бы хоть, что за приезжий... Из арабов или, может, из греков? Кого там нынче у вас на торжище больше?[33]
— Какое! — Вместо поглощавшего утку Велигорыча решился вмешаться Косьма — полна сума. — Наш он. Русич. С Нево-озера. Не в первый раз сюда приплывал. И мошной хвалиться тоже не в первый раз затеял. Да вот наконец и поплатился! Нам троим его добро досталось, а добра привезено было немало.
— Вон оно как, — совсем насупился Добрыня. — Ласковы вы, как я погляжу, со своим же братом, купцом... Сами говорите — всего, что имел, человек лишился, а вы его до конца ободрали, что называется, до нитки. Молодцы!
— А ему надо было хорохориться, в спор вступать, об заклад с нами биться? — резво отозвался со своего места Кукша Севастьянович, и его седая, достаточно жидкая бородёнка воинственно затряслась. — Ишь ты, выискался! Дескать, он самый удачливый! Ан вот и вся его удача жиже киселя оказалась... Одно слово, поделом.
Всё время, пока старшие купцы наперебой бранили проигравшего, Антипа Никанорыч не отрывался от своей чары и даже не поднимал от неё глаз. Однако же, когда Кукша умолк, Антипа вдруг подал голос, а он у него был такой сильный и звучный, что гомон за столом вдруг разом приутих:
— Что ж так злы-то вы все, братцы-купцы? — Опустевшая чаша гулко стукнула по столу, и ближайший из холопов тотчас метнулся к кувшину, спеша её вновь наполнить. — Что ж вам так досадно, когда кто-то не бедней вас живёт да не хуже вашего торгует? Сколько уж лет мы знаем этого торговца из града Ладоги?[34] И что? Разве он обманщик? Разве бывал нечестен с покупателями али, может, с нами, здешним купечеством? Что прихвастнуть любит, так то потому, как молод — всех нас моложе. Или у нас словцо горделивое никогда не вырвется, или, может, из нас никто перед другими мошной потрясти не любил? Ну, сглупил парень, взял на себя больше, чем по силам оказалось...
Беда с ним приключилась. А вы вроде как и рады. Где ж ваша совесть купеческая?
От такой нежданной оплеухи купцы опешили. Емельян Велигорович стал лицом едва ли не краснее бархата, из которого была сшита его подбитая куницей шуба. Хотел даже вскочить из-за стола, но с трудом удержался. Однако взгляд, который он отвесил Антипе, был просто испепеляющий. Правда, Антипа от него ничуть не смутился. Он невозмутимо отхлебнул из наполнившейся чары и ловко отсёк ножом ломтик лежащего на ближайшем блюде окорока.
— Ишь ты! — выдохнул Емельян. — Защитник сыскался у нашего болтуна. Немудрено: ты у нас, Никанорыч, христианин, как и голодранец этот ладожский. Вы ж ведь добрые. Никому зла не учините! По-вашему, и заклад взять от спора, честно выигранного, небось дурно, не по-божески! А коли так, поди да своё добро отдай хвастуну вместо того, что он нам проиграл!
Антипа готов был ответить на откровенно злой выпад, но тут вновь заговорил посадник.
— Это что ж за речи я слышу?! — воскликнул он. — Ты, Емельянушка, уж не попрекаешь ли своего товарища в том, что тот нашу веру принял? Да и, помнится мне, ты сам ведь у нас крещёный. А? Или я четыре года тому назад слеп был, не тебя видал в рубашке по пояс в Волхове? Говорят, есть у нас такие злыдни, что напоказ крестятся, а сами ж потом супротив Христовой веры выступают да разбои чинят... Но ты же не из таких? Не твои холопы в прошлое лето дома в городе поджигали, храм сжечь пытались?[35] Не ты голытьбу поднимал, супротив князя выступить звал? Ответь, чтоб мне не сомневаться.
Емельян Велигорович не был труслив, но, услышав грозную речь посадника, увидав заливший его щёки гневный румянец, сразу смешался. Невольно вырвавшиеся слова могли дорого ему обойтись — он слишком хорошо знал Добрыню. И купец поспешно возразил:
— Что ты, что ты, Добрыня свет Малкович! Да как ты мог помыслить? Я только подумал, что вот Антипа Никанорыч не о том мыслит, не так доброту христианскую понимает. Бог своим апостолам наказывал чужого не брать, в заповедях учил, что красть греховно. А что долг с должника взыскать нельзя, такого сказано не было!
— Вот как! — Добрыня рассмеялся, однако его глаза при этом не смеялись. — Ты, честной купец, стало быть, как иудей, законы по буковке читаешь... Не прописано, так и закона нет! А про любовь к ближнему слыхал ли? Думал ли, что она означает-то?
— Неужто означает, что свое взять нельзя? — решился проскрипеть Косьма — полна сума.
Лицо Добрыни сделалось ещё сумрачнее, однако он не стал продолжать спор.
— Ладно! — Посадник отпил из чары большой глоток и потянулся к блюду с перепёлками. — Не стану я ваши дрязги купеческие разбирать. Но про веру христианскую лишнего болтать не советую. Не на пользу пойдёт.
После этих слов купцы было поутихли. Гнев Добрыни многим доводилось видеть, и никому не хотелось испытывать его на себе.
Однако хлебное вино вскоре сделало своё дело, и толстосумы расшумелись не хуже остальных гостей. Теперь они спорили между собой о каких-то своих торговых делах, и, кажется, Косьма с Кукшей тоже собирались из-за чего-то побиться об заклад, а более рассудительный и явно менее всех захмелевший Антипа пытался их урезонить. Емельян Велигорович тоже вроде бы унимал спор, но на самом деле явно ещё сильнее раззадоривал спорящих.
Между тем остальные пирующие уже почти не обращали на купцов внимания. Поухмылявшись в усы при виде их долгополых шуб и меховых шапок, дружинники и прочие гости почти забыли об их присутствии. Всем было уже изрядно весело, все шумели, пили за здравие: Новограда, его посадника, самого великого князя и просто друг за друга.
33
В X веке на Руси уже активно развивался внутренний рынок, торговые связи между городами осуществлялись регулярно. Тем не менее по-прежнему очень важную роль играл межгосударственный товарообмен: как русские купцы, так и иностранцы вывозили от нас товары и ремесленные изделия и привозили на наш рынок товары из других стран.
34
Нынешняя Новая Ладога на берегу Ладожского (Нево) озера. Согласно позднейшим исследованиям — один из первых культурных исторических центров Древней Руси.
35
Волнения и бунты против христианской веры, в основном спровоцированные местными волхвами и не желавшими принять христианство князьями и воеводами, в-первые после крещения годы вспыхивали в разных городах Руси. Но особенно ожесточённые нападения на христианство и христиан произошли именно в Новгороде, так что новгородскому посаднику Добрыне пришлось подавлять их сурово и жёстко.