— Мы никогда так далеко не заходили на юг, — Агнар говорил примирительно. — Люди, которые знают здешние края, вряд ли будут нам лишними. Так я размышляю. Ведь на кривичей надежды нет.
— Боги смеются надо мной, — Олав только вздохнул. — Будь по-вашему. Но учти, Земляная Борода, если этот варнский парень мне чем-то не угодит — велю сбросить его за борт на корм рыбам. Без всяких разговоров.
— Справедливо, — согласился кузнец, поторопившись уйти с глаз ярла и утянуть за собой товарища.
— Иди, скажи варну, — шепнул он Энунду, — что мы отходим завтра утром. Пусть постарается улизнуть из-под носа своего купца и ждать на пристани. Похоже, судьба улыбнулась ему во второй раз.
— Как знать, — почему-то пожал плечами молодой хирдманн. — Только Отцу Богов известно, что ждет нас в этом странном походе и чем завершиться путь каждого из нас…
Глава 8. В Урочище Трояна
Драконы шли вдоль речных берегов, а распевный голос Бови Скальда, доносившийся с «Волка Бури», словно стелился по водной глади. Хирдманны налегали на весла, вестовые неусыпно взирали вдаль, отслеживая каждый поворот Великой Реки, то дробившейся узкими протоками, то вновь составляющей единое полотно, завораживающее своей необъятной ширью.
Трюмы были загружены провизией, в порту Смоляной Вежи даже успели подновить облупившуюся краску на корме «Руки Победы». Теперь команда Хегни Острия Секиры увеличилась еще на одного человека, что совсем не радовало бывалого рубаку. И если Рогдая он принял со сдержанной снисходительностью, то Кандиха невзлюбил сразу. Однако с Олавом старина Хегни предпочитал не спорить. Только лишь отослал варна с глаз долой, заставив заниматься заведомо бессмысленным делом — сидеть под «старухой», как назывался скрепляющий шпангоуты чурбан, в который была встроена мачта, и следить за натяжением поддерживающих ее вант.
Когда в полдень встали на привал, рядом с лагерем обнаружилось небольшое озеро. Внимание воинов привлекли зычные голоса. Было слышно и мужчин, и женщин. Тянуло дымом кострища.
— Что это? — услышал Энунд вопрос ярла, обращенный к Торопу.
— Праздник сегодня большой, — припомнил боярин. — Летнее Сварожье. По всей земле нашей волхвы на капищах уряд вершат, да требы подносят Небесному Ковалю, а народ простой гуляет.
— Это ваш главный бог? — осведомился Олав.
— Главный для всех родов словенских — Род-Отец. Сварог, его воплощение в Яви, возжигатель Небесного Огня.
— Что за Небесный Огонь? — не приминул ввязаться в разговор не в меру любопытный Бови Скальд, стягивая с плеч мокрую от пота рубаху.
— Сила, родящая жизнь на земле, — пояснил Тороп. — В зримом виде ее в солнечном свете углядеть можно. А в незримом — в воздухе, что через чело всякого человека дух и ярь божские в плоть его вливает.
— И чем славен ваш бог? — прищурил глаза Бови Скальд, готовый вступиться за своих богов. — Наш Один — и мудрец, и воин, и поэт.
— Сварог-Отец кует мир, устанавливая его законы, — ответил Тороп серьезно. — Он — отец всех светлых богов-Сварожичей, податель хлеба, Хозяин Двенадцати Небесных Чертогов и владыка судеб. Но Сварог также — великий воин. Когда тьма подступает к рубежам явленного мира, он облачается в багряную броню и берет в руки тяжелый меч. Вся наша жизнь связана с Небесным Отцом и от него исходит, все мы несем в себе его светоносную кровь. Так говорят наши волхвы. Когда же мы умираем — небесный огонь Сварожич поднимает наши души в Златой Ирий, где мы получаем отдохновение от земных трудов, чтобы затем вновь вернуться в Явь, обретя новую плоть.
— Откуда ты все это знаешь? — удивился Олав.
— У нас в Полоцке-новогороде волхвы живут рядом с княжьим теремом. Часто их речи слушать приходится. Боркун и Радолюб из них особенно речисты.
— Ты бы показал нам, как твои сородичи своих богов чествуют, — попросил Бови. — Хотелось бы взглянуть и на святилища ваши, и на то, какие блоты вы приносите.
— Изволь, — согласился Тороп. — Празднуют в Угодьях Волосынь, это всего полверсты отсюда. Но более дюжины людей с собой не возьму, да и оружие придется здесь оставить.
— Как же вы без оружия в святилище обходитесь? — удивился Олав. — А чем жертвы приносить?
Тороп рассмеялся.
— У нас, ярл, богов по-другому чествуют. Хлебом, зерном и медом. Наши боги не требуют крови — ни звериной, ни, тем паче, человеческой. Ведь то, что носит в себе росток жизни — Сварожий Огонь — насильно обрывать негоже, даже во славу Небесного Отца.
Сказанное боярином смутило всех слышавших его хирдманнов. Только и зашептались о странностях гардских нравов. У многих появились ухмылки на лицах. Однако к святилищу вызвались идти и сам Олав Медвежья Лапа, и Даг Угрюмый, и Бови Скальд, и Гудред Ледяной Тролль, и даже Торольв Огненный Бык. Отправились также Энунд с Агнаром, Тойво, Кандих, и Витко с двумя своими дружинниками. Ладожане, как и поморы, насколько знал Энунд, поклонялись своему богу Родомыслу, но с кривичами их связывало гораздо больше родства, чем с потомками Одина.
Следуя за Торопом, хирдманны прошли через осиновый перелесок и оказались на луговине, тесно заполненной народом. Здесь начинался палисад, опоясывавший все святилище, из заостренных, доходящих до груди кольев. Языки пламени лизали небо, гарды, которых собралось не менее двух сотен, воздымая руки ввысь, выкрикивали хвалу богам.
— От земли до неба распери крыла во сто крат зола! — возглашали жрецы под мерный стук барабана. — Распери крыла — на стезе добра! Опали перо — во сто крат добро! Сварги свет сияет — коло вех земных венчает…
Энунд рассмотрел на небольшом насыпном холме, окруженном каменным кругом, два высоких деревянных изваяния. Одно явно было мужским — суровое бородатое лицо в удлиненном головном уборе с ободом, похожем не то на шлем, не то на шапку, и женское — продолговатый овал с тонкими бровями, обрамленный покрывалом, стянутым на лбу венцом. Перед холмом полыхал огонь, в который гарды подбрасывали поленья.
Жрецов Энунд насчитал пять. Все они, облаченные в длинные белые одежды с алыми поясами, поочередно сменяли друг друга, заводя речь раскатистым голосом и вращая в воздухе навершиями длинных резных посохов, которые иногда с силой опускали на землю.
— Что это за женское божество? — вопросил Бови у Торопа, понизив голос и указывая глазами на изваяние.
— Лада. Она супруга Сварога и мать всех светлых богов, — сказал боярин.
— Как наша Фригг, — пробормотал Гудред.
— Сварог и Лада неразлучны. Потому в день Небесного Отца ее тоже восхваляют и приносят ей требы.
Волки Одина, оставшиеся снаружи от палисада, наблюдали, как женщины в узорчатых платьях обносят народ караваями, завернутыми в матерчатые полотенца. Гарды, произнося славления богам и предкам, прикладывали к караваям обе ладони.
— Это требный хлеб, он будет сожжен на священном огне, — негромко разъяснил Тороп. — Касаясь его руками, мои сородичи желают блага всем своим предкам, с которыми их скоро свяжет огонь. Огонь на капище — мост между мирами. Он соединяет сердца людей с пращурами и родными богами.
После того, как караваи были отправлены в пламя, гарды начали подходить к большому чану с зерном и набирать его в ладони. Они огибали кострище по кругу, бросали в него зерна и вновь воздымали руки к небесам.
— Зерном поминают павших соплеменников, покинувших Явь, — проговорил Тороп.
— Гой, Свароже, премогутный боже! — восклицали жрецы. — Славу тебе речем по искону отчему, тако же пращуры наши рекли. На зеленом на лужку, под небом ясным, под солнцем красным. За лесами дремучими, за холмами могучими, где ветры-кони играют, где колославы соколами над землей порхают. Коло водим хоровод под Сваргой Синей, хлебом и чарою Батюшку радуем. Свят Свароже! До славящих тебя снизойди, трисветлый лик свой яви. Чтобы ярью потьму превозмочь, чтобы истый удел для рода выковать. Гой еси во славе боже силе праве!