— Вот потому-то я и советую тебе быть осторожным и никому не доверяться; в особенности же я советую тебе держать себя осторожнее с двумя личностями.
— Их имена?
— Дон Антонио Паво и полковник дон Франциско Флорес. Дон Луи с нескрываемым удивлением взглянул на своего друга.
— Но этого не может быть! — сказал он. — Ты ошибаешься.
— Почему?
— Pardieu! Да потому, что один из них — агент французского правительства, а другой делегирован сюда советом акционеров Atrevida. Оба они члены нашего общества, у меня даже есть к ним рекомендательные письма.
— Делай, как хочешь, но только я считал своей обязанностью предупредить тебя, что оба они тебе изменяют.
— У тебя есть какое-нибудь доказательство?
— Никакого.
— Почему же ты так уверенно говоришь об этом? Ты что-нибудь знаешь?
— Ровно ничего, но тем не менее я убежден в этом. Поверь мне, брат, ведь ты знаешь, что я редко ошибаюсь в таких случаях.
Луи печально покачал головой.
— Все это очень странно, — заметил он.
В эту минуту какой-то человек заглянул в каюту и произнес только одно слово:
— Шпионы!
Сказано это было очень тихо, но тем не менее это слово дошло до слуха графа и Валентина.
— Это Курумилла, он предупреждает нас, что к кораблю подъезжают те два человека. Пойдем на палубу. Они не должны знать, что мы подозреваем их. Смотри же, хорошенько наблюдай за этими людьми в то время, когда будешь разговаривать с ними. Я уверен, что скоро и ты согласишься со мной. Идем наверх.
Луи не отвечал ни слова.
Друзья поднялись на палубу, и Валентин сразу же покинул друга.
— Я уеду с корабля, — сказал он, — мы встретимся с тобой на берегу.
Охотник спрыгнул в пирогу, которую Курумилла, не желая быть замеченным, отвел к корме под гакаборт. Лодка направилась к берегу как раз в то время, когда полковник и Дон Антонио причаливали к борту и поднимались на палубу корабля.
Ни один народ в мире не отличается таким утонченно вежливым обращением и такой любезностью, как мексиканцы.
К несчастью, несмотря на все их усилия и лесть, которые они усердно расточали для того, чтобы убедить графа Луи в своей искренности и дружеском расположении, у дона Антонио и его друга была такая отталкивающая наружность, на их лицах были так сильно отражены самые низкие пороки, что любезность их казалась прямо-таки противной и вызывала еще большую антипатию.
Граф с самого начала, как его и предупредил Валентин, невольно почувствовал к ним сильное отвращение, и ему стоило больших усилий сдержаться и не дать заметить произведенное на него впечатление.
Граф решил сделать вид, будто поддается на обман, и, если они будут делать промахи, в уверенности, что их хитрость удалась, постараться получить сведения, которые могут впоследствии ему пригодиться.
Он с таким жаром и с такой хорошо разыгранной непринужденностью отвечал на все их любезности, что ему вполне удалось провести опытных негодяев, считавших его совершенно очарованным ими.
Так получилось, что графу с самой первой минуты в Соноре, раньше, чем он успел сойти на берег, пришлось пустить в ход все свои дипломатические способности и бороться с хитростью и подлостью людей, от которых он, казалось, должен был ожидать самого искреннего сочувствия и полнейшей готовности оказать ему помощь. Это была слишком тяжелая задача для такого честного и в высшей степени благородного человека, каким был граф, но успех его экспедиции всецело зависел от того, с каким искусством он будет обходить засады и разрушать ловушки, расставляемые ему на каждом шагу. Луи прекрасно понимал это и, скрепя сердце, решил пустить в ход всю свою ловкость и знание людей.
Наговорившись вдоволь с посетителями и видя, что все уже давным-давно готово для высадки на берег, граф отдал распоряжение садиться в шлюпки.
Французы спустились в присланные за ними из форта шлюпки, багаж перевозился на особых барках, и по команде: «отчаливай!» маленькая флотилия отвалила от корабля и в стройном порядке под шумные крики народа, толпившегося на берегу, и веселый звон колоколов в честь радостного события, направилась к берегу.
ГЛАВА XVIII. Первые дни
Нужно быть действительно отчаянным пессимистом или в совершенстве знать натуру мексиканцев, чтобы подозревать измену при таком сердечном приеме, какой был оказан жителями Гуаймаса французам.
Толпа буквально выходила из себя и бесновалась — одним словом, происходило нечто невероятное.
Леперос, ранчерос85, кампесинос86, вакерос, богатые аси-ендадос — все теснились к французам и желали выразить им свои симпатии.
Можно было подумать, что отряд французов, прибывших в Гуаймас, так сказать, проездом, принес с собой в Сонору мир, спокойствие, свободу — одним словом, все то, чего так недостает мексиканцам и о чем они тщетно вздыхают.
Со всех сторон неслись оглушительные крики: «Viva los Franceses! Viva el conde!»87
Высадившись на берег, французы сейчас же построились в ряды, и граф, сопровождаемый с правой стороны полковником Флоресом, а с левой — доном Антонио, гордо выступавшими рядом с ним и расточавшими приятные улыбки, повел свой отряд сквозь толпу в ту часть города, где для них было приготовлено помещение.
У входа в казармы отряд французов приветствовали алькальд88 и juezdelettras, то есть два главных представителя муниципальной власти, окруженные оборванными альгвазилами89.