– Ладно, Мотя, хоть и не вовремя ты, но проходи. В одной связке с этим посидишь... – он подтолкнул Матильду в комнату. Увидев окровавленного Павла, с которым в отсутствие жены решила приятно провести время, та испуганно прикрыла рот ладонью.
Юрий взял со стола лист, исписанный кривым почерком, сложил его и засунул в карман. Потом оглушил бывшего приятеля, стукнув того рукояткой пистолета по голове, подвел обомлевшую и потерявшую дар речи Матильду к батарее.
– Придется тебе, милая, на привязи посидеть... – жалостливо сказал он, накрепко привязывая ее к радиатору бельевой веревкой. – Только не кричи, ладно? А то люди сбегутся, неудобно будет – вот, мол, скажут, отправил женку, а сам потаскуху в дом привел... Не боись, он к утру очухается, освободит тебя. Только вот насчет потрахаться – это вряд ли, – добавил бесцеремонно Филатов.
Потом он прошел на кухню, вытащил все содержимое тайника, присвистнул от радостного удивления, рассовал по карманам тугие пачки денег, разрядил лежавший на полу револьвер, выбросив патроны в окно, выключил в квартире свет и захлопнул за собой дверь. На всю экзекуцию ушло у него минут двадцать.
Улица Ленинградская начиналась недалеко от дома, где жил Кравченко. Филатов сразу же поспешил к железнодорожным путям и, не высовываясь особо, в тени кустов, мимо того места, где был убит сторож, пошел по длинной улице, застроенной в основном частными домами.
Вот и дом, названный Кравченко. Много раз Юрий проходил мимо него, не зная, что в нем живет «вершитель его судьбы». Хата как хата – приземистая, крытая шифером, к обитым дерматином дверям ведет залитая асфальтом дорожка. В окне веранды, несмотря на позднюю ночь, горел свет, за армированным стеклом двигались какие-то тени.
Юрий несколько раз прошелся вдоль высокого дощатого забора, определяя, есть ли во дворе собака. Во всяком случае, если она и была, то никоим образом не давала о себе знать. Филатов подобрал на обочине горсть щебня – улицу недавно ремонтировали – и бросил ее за забор, в темноту двора. Никакой реакции.
Теперь Юрий был уверен в том, что хотя бы к дверям может подобраться, не рискуя взбудоражить всю округу.
Металлическая калитка была заперта изнутри, но Юрий знал такую систему запоров – нужно было просто потянуть за веревку с внутренней стороны калитки. Петли не скрипнули – видно, были хорошо смазаны. Филатов притворил за собой калитку и бесшумно приблизился к дому. Через открытую форточку с веранды доносился негромкий, хотя не совсем трезвый разговор, вкусно пахло застольем.
Юрий притаился за углом дома.
Он не решил еще, что делать с бандюгами, но в любом случае нары Каравашкину и компании грозили, хоть и не таким был Филатов наивным, чтобы отправлять письмецо в руки купленным ежовским ментам. Утром Филатов собирался запечатать его в конвертик и послать в Москву на имя одного своего знакомого сотрудника Генпрокуратуры. Он-то даст ход делу, что ему какой-то захолустный авторитет с прихлебателями? Тем более что можно было раскрутить шумное дело и заработать на нем неплохие дивиденды...
Дверь, за которой наблюдал, размышляя, Юрий, отворилась. Из нее, расстегивая на ходу ширинку, вывалился мужик и, не отходя далеко, стал прямо под ближайшим деревом справлять малую нужду. «Во, так это ж Шерхебель!» – узнал его Юрий. Вышеозначенный гражданин выпивал иногда в их компании, когда они собирались в старые добрые времена в гараже. Работал Шерхебель – «в миру» Васька – периодически, его то выгоняли, то вновь принимали в какую-нибудь шарашкину контору, слыл он записным алкашом. На какие деньги пил – неизвестно; вообще, Васька принадлежал к той категории людей, фамилиями которых интересуется только участковый.
Подойдя к пошатывающемуся Шерхебелю, Юрий зажал ему рот ладонью и, заполучив таким образом «языка», оттащил его за сарай, в укромный угол. Васька мычал, но сопротивлялся недолго – Юрий хорошенько дал ему под дых, после чего пленный замолк, переваривая «пилюлю». Юрий долге ждать не собирался.
– Где Гришка? – задал он конкретный вопрос.
Шерхебель отдышался:
– Ты чего дерешься?
– Добавить?
– Дома Гришка, спать собрался...
– Кто там еще?
– А ты кто?..
Чтобы избежать лишних вопросов, Филатов отрезвил «языка» увесистой пощечиной. Потом повторил вопрос.
– Баба там его, Катька, и все. Мы по последней собирались…
– Вагон с оловом вы с товарной станции укатили?
– Бля, ты... – «свидетель обвинения» попытался встать но Юрий свалил его на землю. Треснула доска забора. Филатов замер, но в доме никто не отреагировал. Юрий достал из кармана нож-»лисичку», экспроприированный у Кравченко, щелкнул им перед носом Шерхебеля:
– Я тебе сейчас кое-что отрежу, козел поганый! Говори быстро!
Васька, устрашился, и информация забила фонтаном:
– Брали вагон. Летом.
– Кто сторожа пришил?
– Гришка...
– Что дальше было?
– Да разъехались...
– Не п...и. Кто пьяного чувака подставил?
– Гришка... и Крава...
– Как? Как, я тебя спрашиваю?
– Бутылку разбили и в руки ему дали, чтоб отпечатки... И пистолет оставили.
– Кто конкретно?
– Приказал Крава. Делал Гришка.
– Кто еще был?
– Гнюс, Балда и этот... Кузен.
«Ладно, мне одного хватит...» – резонно подумал Филатов, накрепко привязывая Шерхебеля бельевой веревкой к яблоне. Тот уже понял, что остается в живых, и от радости сам подставлял руки и открывал рот, в который Юрий засунул висевшие на дворе женские панталоны.
Григорий Каравашкин, против ожидания, жил чисто и ел богато. На веранде накрыт был стол, на котором – у голодного Филатова слюнки потекли – был полный джентльменский набор славянского алкоголика: пол-литра самогону, огурцы, лук, нарезанное сало, грибы, банка скумбрии, манившая отверстым зевом...
Сидевший за столом Каравашкин не обратил на вошедшего внимания, поскольку сидел спиной к дверям. Его сожительница, очевидно, уже спала, и никого, кроме Васьки, Каравашкин не ожидал. Поэтому для него сюрпризом было появление незнакомца, который бесцеремонно сел за стол напротив него и отправил в рот маринованный гриб вместе с куском сала.
– Во-первых, здравствуйте! – приняв Филатова за кого-то из своих, но не узнавая его, сказал Гришка. – Чего-то не помню, когда встречались...
Юрий, которому чужды были восточные церемонии типа «никогда не есть в доме, принадлежащем врагу», без излишней скромности откушал опять же грибка.
– Не помнишь, говоришь?
– Не-а... А Шерхебель где?
– Нету, – ответил Юрий. – Его поезд ушел...
– Гы... Ну и хрен с ним, – покладисто заявил Гриша. – Надоел он мне... Выпьем?
– Давай, – сказал Юрий и опрокинул рюмку, будто не заметив желания Каравашкина чокнуться. – Ну, а теперь к делу, – заявил он, плотно закусив и от этого, как водится, подобрев. – Ты летом вагон с оловом «оприходовал»?
Гриша непонимающе посмотрел на него:
– Летом... Вагон...
– Вагон. Летом. Ну, вспомни, – сказал Филатов ласково, – ты еще тогда пистолет пьяному подбросил.
До Каравашкина стало помаленьку доходить. Он, уронив табурет, задом дернулся к двери. И замер, пришпиленный к ней, как жук в коллекции натуралиста. Филатов метнул острый кухонный нож, лежавший на столе, и тот, пронзив ворот рубашки Гриши и слегка задев тело, засел в доске.
Юрий встал, подошел к Каравашкину:
– Это тогда я пьяный был. Теперь зато трезвый.
– Э-э-это ж не ты! – заорал вор.
– Я это, я. Из-за тебя, паскуда, пришлось... умереть и заново родиться. Ну, что, какой казнью тебя казнить? Сам придумаешь или сразу тебе голову отрезать?
– Помогите!!! – заорал Гриша.
В глубине дома заскрипели пружины кровати, и на пороге веранды возникла дебелая молодуха в ночной рубашке и наброшенной на плечи шали. Непонимающим взглядом она смотрела на открывшееся ее сонным глазам зрелище.
– Чего тут? Спать идите! – то, что баба так туго соображала, выдавало ее недавнее полноправное участие в возлиянии.