— Попробуй угадай, сколько стоили эти собаки. — Хидэтомо выпил виски до донышка и теперь указывал пальцем на подставку с пустым стаканом.
Подросток налил в стакан виски, положил лёд, разбавил минеральной водой и поставил перед отцом. С некоторых пор он принял на себя роль подавать отцу спиртное, и это давало ему возможность насладиться чувством превосходства, что-то вроде ощущений бармена, следящего из-за стойки, как гости напиваются. Так и хотелось раскрыть рот: «Что я могу приготовить для вас?» Одним из удовольствий было то, что он мог завысить долю виски и напоить отца допьяна.
— У этих собак родители были чемпионами Азиатской международной выставки. Я собирался выставлять их на финальном показе чемпионата Японии. Два миллиона иен. И что стало с клюшкой для гольфа, с этим «утюгом»? Он ведь сделан на заказ, полтора миллиона.
В голосе отца совсем не было злости, лишь горечь досады вынуждала его слегка повышать интонацию в конце каждого слова. Подростку показалось, что отца гнетёт тоска от потери чего-то гораздо более ценного, чем собаки или клюшка. Он чувствовал, что к этому человеку следовало бы испытывать не презрение, а жалость, но взрослого мужчину, утратившего гордость, остаётся только уничтожить.
— Ты хоть знаешь, сколько папа потратил в тот раз? Во-первых, по миллиону родителям всех троих, чтобы они заплатили жертве за моральный ущерб, — ты же знаешь, я старался всё уладить по соглашению сторон. А кроме денег за адвоката твой папа уплатил ещё два миллиона, чтобы дело свели к мировой, в пять миллионов всё это влетело!
Хидэтомо принял из рук подростка стакан и залил виски в рот.
— Ты тогда говорил, что ни при чём, но папа видит насквозь — ты это сделал. И вот тебе наказание: пока не закончишь школу, в патинко не появляйся. Сиди дома и думай о своём поведении. Ясно?
Хидэтомо порывался снять носки, но тут заметил зажатую меж пальцев сигарету — прищёлкнув языком, он сунул сигарету в рот, стянул носки, скомкал и со всего размаху швырнул в стену. Его иссиня-бледные голые ступни беспечно валялись на полу, словно дешёвые гостиничные тапки.
В прихожей раздался звонок, и отец с сыном невольно посмотрели друг на друга.
— Сколько времени? — Судя по мрачному тону, отец был не в духе.
— Половина двенадцатого, — ответил подросток, взглянув на «Ролекс».
— Ключей, что ли, нет у неё?
— Да она же потеряла. Привести её сюда? — Подросток поднялся с места.
— Я сам пойду наверх. Сюда нельзя никому, кроме наследника. — Хидэтомо ухмыльнулся.
Подросток добежал до середины лестницы, когда зазвонили снова. Босым он выскочил к порогу и распахнул дверь.
— Извини. Ты уже спал?
Михо зашла в прихожую, но, задержавшись взглядом на ботинках Хидэтомо, напряглась всем телом и умолкла, словно прислушиваясь к настроению в доме. Нагнувшись, чтобы снять босоножки — каблук пятнадцать сантиметров, платформа пять, — она покачнулась, и подросток поддержал её, ухватив за руку. Она отмахнулась и села у порога на пол.
— Спит он? — спросила Михо, потирая левую ногу, которую кое-как освободила от обуви.
— Не спит! Ждал, кажется. Тебя ждал.
Подросток подошёл к стеклянной двери в гостиную, понаблюдал за отцом — его плечами, вздымавшимися от резких вдохов, зло сверкавшими глазами, — затем перевёл невозмутимый взгляд на сестру.
— Дерьмо! Вернулась же я! — изрыгнула из себя Михо и направилась в ванну, приволакивая левую ногу, по которой отец на прошлой неделе так лягнул её, что на икре порвались сухожилия.
Когда она прошла мимо, в нос ударил запах шампуня, и подросток сморщился — заметил, что кончики волос у сестры всё ещё были влажными. Пойдя в ванну следом за сестрой, которая уже начала полоскать рот, заикнулся:
— Может, лучше уж было остаться на ночь у друзей…
Ему не было дела до того, что сейчас будут выяснять между собой отец и сестра, просто он надеялся заснуть пораньше. Прикрывать сестру желания не было, она окончательно потеряла гордость и махнула на себя рукой, превратившись в шлюшку, «девочку А».[4]
— Что мне теперь, опять обуваться? Морока! — Михо утёрла рот тыльной стороной ладони и пристально посмотрела в зеркало на подростка. — Ты, Кадзуки, хоть и не бежишь, всегда прячешься.
Она проследовала из ванной и, затормозив перед дверью гостиной, застегнула одну пуговицу на своей блузке без рукавов, пригладила обеими руками волосы и вошла.
Когда сестра уселась на диван напротив отца, подросток заметил, что у них совершенно одинаковые черты лица. Каштановые волосы, тонкая переносица, двойная складка на веке, только глаза отца замутнены низостями и лицемерием, а во взоре сестры ещё не проявил себя подспудно текущий процесс разложения. Глаза сестры не бегают беспокойно, как у отца, её распахнутые глаза совершенно сухи, как будто ей всё безразлично, она уставилась в тёмный экран выключенного телевизора.
Хидэтомо тянул виски, планируя в уме презрительные насмешки, которые следует употребить в разговоре с ней, чтобы до последнего момента, когда она будет уничтожена, продолжать наносить раны и чтобы заставить её почувствовать такой стыд, от которого захочется умереть. Когда стакан опустел, Хидэтомо пальцем сделал подростку знак. Подросток налил виски, но лишь чуть-чуть разбавил минеральной, после чего поставил стакан перед Хидэтомо.
— Была в лав-отеле в Ямасита? Взяли комнату на два часа, потом ещё на час продлили… — Говоря это, Хидэтомо заглядывал дочери в глаза и подносил ко рту виски.
— С чего это?
Подросток наблюдал, как с каждой минутой внешность сестры становится всё безобразнее. Теперь он гораздо яснее, чем тогда в коридоре, рассмотрел, какие мокрые у неё волосы. Кожа на лбу и на кончике носа облуплена, а поскольку вчера и позавчера она домой не приходила, то, скорее всего, она валялась где-нибудь на пляже и там же ночевала. Когда он посмотрел на её ноги, торчащие из-под юбки на двадцать сантиметров выше колена, в мозгу всплыла картина лежащей с разбросанными ногами сестры и какого-нибудь мужика сверху. В это мгновение ему показалось, что двери всех баров в «золотом квартале» распахнулись и все тамошние женщины дружно захохотали.
— Отель этот сразу у спуска с горы, где парк с видом на порт. — Хидэтомо гонял во рту виски, пока спиртным не пропитался каждый уголок, потом с бульканьем проглотил. Его загоревшее на гольфовом поле лицо стало ещё краснее, на шее выступили вены.
— Отель? — Взгляд поплыл в сторону брата, одна щека у Михо конвульсивно задёргалась, словно она вот-вот рассмеётся.
— Отель, в котором все номера провоняли семенем и сучками.
— Не бывала в таких местах.
— Врёшь! — Хидэтомо с усмешкой потряс в стакане лёд.
Подросток подлил ещё виски и посмотрел на отцовское лицо. Хотя пора бы ему было свалиться пьяному, возбуждённый гневом адреналин, видимо, подавил действие алкоголя. Подросток подумал, что уж лучше бы он покончил с этим, надавав ей пинков, и сцепил челюсти, чтобы сдержать зевок. Если он болтает для того, чтобы приукрасить мордобой, то этот мужчина просто глуп. Если бы он, ни слова не говоря, избил её и пошёл опять к себе вниз, его хоть капельку можно было бы уважать. А много ли стоят слова?
4
Песня «Девочка А» популярной певицы Накамори Акина появилась в конце 1980-х. Семнадцатилетняя девочка, беспорядочным сексом выражающая свой протест обезличивающему жестокому миру, кричит «надоело» всему и всем.