— Попросишь его, как же! — раздражённо бросил подросток в ответ на вопрос Ёко.
Коки сначала быстро переводил взгляд с глаз подростка на его рот и обратно — вверх-вниз, вверх-вниз, а затем очень медленно покрутил вилку так, чтобы освободить её °т спагетти, намотал новую порцию и понёс в рот.
— Я отлучусь ненадолго, в туалет. — Неровные густые брови Ёко взлетели вверх, она поднялась на ноги и, отряхиваясь, похлопала себя по бокам.
— Я с тобой. — Кёко тоже встала с места.
Глядя вслед обеим, пока они спускались по склону под горку, подросток ощутил, что его окутывает облако беспричинного счастья. Он вытянул ноги на траве, вскинул к плечам руки, которые до того лежали на коленях, заложил их за голову и улёгся на спину. Облака проносились с неимоверной скоростью. Хотя не чувствовалось ни единого дуновения ветра, высоко в небе, видимо, кружили какие-то вихри. Когда клубы облаков заслоняли солнце, на поляну набегала тень.
— Дождь, что ли? — Тихиро указывала в небо куском жареной курятины, которая, остыв, стала твёрдой.
— Меня комары покусали, чешется. — Коки подёргивал носом, как кролик. Укусы были и на шее, и на руке, а на лодыжке целых три. Тихиро почесала ему ногу, приговаривая: «Чешется, чешется…» Коки сощурился от удовольствия. «Если будет дождь, ты опять сможешь переночевать у нас», — пробормотал он с каким-то бульканьем в горле.
Подростка охватило ощущение, что он остался совсем один и никому здесь не нужен, — перевернувшись на живот, он вцепился в траву и стал пучками её выдёргивать. Ковырнув землю указательным пальцем, он принялся со страстью рыть её всей пятернёй и выкопал ямку с кулак, но на этом не остановился. Если бы у него была лопатка, он мог бы выкопать нору, достаточную для того, чтобы целиком зарыться в землю.
— Ты что это делаешь? — Пронзительный окрик Ёко заставил его вздрогнуть и прийти в себя, подросток поднял голову.
Рядом с ним стояли напуганные Кёко и Ёко, Коки и Тихиро хохотали. Подросток поочерёдно посмотрел на каждого из четверых и тоже рассмеялся:
— Червяков ищу!
— Какие ещё червяки? — Голос Ёко дрожал.
Неужели копать яму — это так странно? Подросток не понимал, почему обе девочки смотрят на него так, словно они рассержены.
— Дождевые червяки или, там, муравьишки, блошки… А ещё — смотри, можно сделать маску. — Подросток окунулся лицом в ямку. Это было довольно противно, потому что земля пристала ко лбу, носу, векам, губам, но он терпел, ожидая, что все засмеются. Но никто не смеялся — почему бы это? Подросток поднял глаза — обе девочки отвернулись и не смотрели на него.
Подросток отвернул от них перемазанное землёй лицо и лёг на спину. В угасающих лучах одетого в алое кружево солнца он устремил взор во тьму, которая жила у него внутри.
Распорядившись, чтобы Кёко отвела Тихиро назад в «Золотой терем», подросток направился к станции Сакурагитё. Он купил билет до станции Окудзава и сел в скоростную электричку, направляющуюся в Сибуя. Ещё прошлым вечером он решил, что должен поговорить с матерью.
После того как их мать, Мики, ушла из дома, она год снимала квартиру в Эйфуку, а потом перебралась в район Сэтагая и уже пятый год жила в Окудзава. Когда Коки исполнилось семь лет, врач, считавшийся авторитетным специалистом по синдрому Вильямса, объявил, что болезнь неизлечима, и Мики использовала все связи и знакомства, чтобы показать Коки знаменитым иглоукалывателям и прочим знахарям. В конце концов она попала к гадателю, о котором ходил слух, что предсказания его часто сбываются, и этот гадатель возвестил ей: «Вы наказаны за великий грех, совершённый вашими предками, и всему причиной деньги. Мальчик излечится, если вести бедную и праведную жизнь». После того как она это Услышала, Мики прекратила питаться и одеваться так, как она привыкла раньше, и возненавидела богатство настолько, что это превратилось в болезненную манию. Она считала, что нужно покинуть осквернённый страстью к деньгам «золотой квартал», и умоляла Хидэтомо оставить бизнес с игровыми автоматами и зарабатывать на жизнь чем-нибудь другим или, по крайней мере, хотя бы перенести заведение патинко в другой район города. В отсутствие Хидэтомо она приглашала гадателя домой и чуть ли не молилась на него. Хидэтомо узнал об этом от экономки и, застав однажды провидца у себя дома, побил его и вытолкал вон.
По подземной платформе станции Дэнъэн Тёфу разнёсся голос диктора, предупреждающего об опасности приближения к краю платформы, затем из туннеля стал надвигаться гул поезда, который перевоплотился в ушах подростка в звуки ударов, которыми отец когда-то осыпал мать.
Тогда Хидэтомо вцепился в кофточку отшатнувшейся Мики, сгрёб её, притянул к себе и после множества пощёчин стал бить ногами в живот, таскать за волосы, ударяя головой о стену, и молотить кулаками. Потом Хидэтомо ушёл из дома, а Мики, у которой из ушей, носа и рта текла кровь, била себя по лицу и плакала, хотя у неё не было ни голоса, ни слёз. Мики всхлипывала, сидя на корточках в углу комнаты, а Коки, лёжа на спине, бил руками и ногами, как младенец, и вопил, издавая звуки, похожие на скрежет железа по стеклу. Подросток окаменел и не мог даже закрыть глаза.
Спустя год Мики ушла из дома, взяв с собой только одного Коки. Хидэтомо дознался о том, где они поселились, но вернуть не пытался и даже не подумал помогать. Однако, если бы он и предложил помощь, Мики, скорее всего, не приняла бы её. Через несколько дней пришёл срочный пакет с извещением о разводе, на котором стояла личная печать Мики, но Хидэтомо на глазах у подростка скривился и порвал бумагу, буркнув только: «Предала, ушла из дому — значит, больше не жена, пусть делает что хочет. Но развода женщине, которая родила тебя, моего наследника, не дам ни за что. Какой мужчина согласится на развод по требованию жены? Разве только какое-то ничтожество…»
Имея на руках Коки, мать не могла работать даже при неполном рабочем дне, и уже через месяц жить стало не на что. Она довела Коки до ворот отцовского дома, убедилась, что он вошёл, и убежала прочь. После этого она продолжала встречаться с Коки, приблизительно раз в месяц, однако в последнее время стала навещать его реже. Она осознала, что невозможно заботиться о Коки, не прибегая к помощи неправедно нажитых денег, и это заставило Мики проникнуться ещё большим отвращением к деньгам. Её вера в то, что Коки может исцелиться, если она подвергнет себя лишениям, ещё больше окрепла, и в конце концов она отринула все желания и потребности, даже с Коки почти перестала видеться. Ведь она верила, что сливается с ним душой, когда молится образу Будды, в чьих руках находится судьба сына, и этого ей было вполне достаточно.
Прошлой осенью, спустя полгода после предыдущей встречи, она позвонила, и подросток вместе с Коки ездил к ней на квартиру, так что адрес был ему известен. Он не знал, где именно она работает, но она говорила, что с девяти до пяти она на работе. Ужинала она всегда только дома, поэтому в половине шестого уже возвращалась. Если дома её не окажется, значит, она пошла в ближайший магазин за покупками, так что больше получаса ждать не придётся. Если мать предложит с ней поужинать, он откажется, сославшись на то, что должен ужинать с Коки дома.
Сойдя на платформу, подросток ещё более, чем обычно, ощутил плотность и влажность воздуха вечером в разгаре лета, может быть, это было из-за усиленной работы кондиционеров в электричке. Он с трудом мог дышать, словно шёл сквозь дымовую завесу. Хотелось помочиться, но он не смог бы вынести вони общественного туалета в скверике у станции, противно было и проситься в уборную в квартире матери, поэтому он шёл в надежде отыскать подходящее место, чтобы справить нужду. Однако стоило ему пересечь железнодорожные пути, как позыв стал нестерпимым, и, оказавшись на улочке, зажатой между железной дорогой и жилым кварталом, он тут же повернулся лицом к путям и стоя помочился. Хотя было совсем не холодно, по спине пробегала дрожь, и потребовалось несколько секунд, прежде чем моча пошла. Застегнув молнию, он поднял голову — в сумерках тень телеграфного столба гротескно вытянулась, а безликие многоквартирные дома и настроенные на продажу особнячки казались залитыми неестественным жёлтым светом.