— Я отвезу вас, — предложил Канамото, но подросток покрутил головой.
Он вовсе не держал зла на пьяных и галдящих хозяев окрестных заведений. Хотя и не было заметно, чтобы они скорбели по покойной бабушке Сигэ, но, наверное, они вот так, на свой манер, выражают соболезнования. А может, им кажется, что они пьют сакэ, которое налила им бабушка Сигэ? Глядя на Тихиро, которая носилась по всему залу, как ополоумевшая мартовская кошка, подросток подумал, что в неё вселился дух бабушки Сигэ.
Никто и не заметил, как за стойкой появилась фигура старика в белом фартуке.
— Дед, ты чего, за дело принялся?
— Первый раз слышу, чтобы в день, когда умерла жена, хозяин варил лапшу…
— Да ладно тебе, дедушка, иди сюда, выпей!
Старик поставил на огонь кастрюли, в которых он варил бульон и лапшу, и принялся крошить лук и нарезать пряную свинину.
— А караоке здесь нет? — закричал кто-то, и тут же другой голос отозвался:
— В «Мимико» есть!
Трое или четверо мужчин побежали в «Мимико».
— Дедушка-лапша кто не есть будет? — вопрошала на своём загадочном японском какая-то филиппинка.
Тут же Тихиро принялась разносить по столам дымящиеся плошки, по одной хватая их со стойки. Помещение наполнилось свистом всасываемой лапши.
— По-настоящему бы надо постного, поминки всё же… — раздался чей-то голос, но он потонул в чавканье ртов, поедающих лапшу.
Помимо этих звуков издалека послышалось ещё и пение. Кто-то вышел взглянуть:
— Вот это да, из «Мимико» вытащили на улицу микрофон и поют!
Поющие мужские голоса разносились по всем закоулкам квартала Коганэтё, подросток не знал, что это была песня «Ариран».[6]
Закончив петь, мужчины высказали старику слова соболезнования и разошлись, кто-то унёс на себе перепившую Рёко.
Коки спал, поджав коленки, под лестницей, ведущей на второй этаж, подросток сидел у стойки, подпирая руками щёки, но время от времени и он ронял голову.
— Чего же ты их не отвёз? — спросил старик у Канамото.
— Парень, пойдём домой! — Канамото поднялся на ноги и положил руку на плечо подростка.
— Завтра ведь в крематорий? Я тоже поеду! — Подросток открыл слипающиеся глаза, зато губы плотно сомкнулись.
— Бабкины кости собирать? На что они тебе? Возвращайтесь! — Старик сплюнул в раковину.
Повисло молчание. Подросток, подпиравший обеими руками подбородок, со стуком уронил голову на стойку.
— Давай на спину его и домой! — сказал старик Канамото.
— Двоих не унести. И потом, дедушка, а кто же ещё будет кости собирать? Так уж принято, заупокойная служба… — Канамото опрокинул в себя чью-то недопитую рюмку сакэ, потом схватил большую бутылку, налил ещё и снова осушил.
Когда подросток проснулся, гроб уже стоял в чёрном лакированном фургоне, а на заднем сиденье сидела Тихиро в сером платье и Коки, положивший голову к ней на колени. Старик подождал, пока подросток выйдет на улицу, запер на ключ «Золотой терем» и сел на служебное сиденье рядом с водителем. Канамото и подросток вдвоём сели в арендованную машину. Похоронный фургон тронулся, машина за ним.
— Куда мы едем? — спросил подросток.
— Дом траурных церемоний в Кубояма.
— Здесь есть где-нибудь круглосуточный магазин? — Подросток сбоку заглянул в лицо Канамото.
— Только если в Фудзидана… тебе нужно?
— Да, поехали!
Проехали через весь торговый квартал Фудзидана, но магазин попался, когда уже повернули к Ходогая. Водитель затормозил и встал у обочины.
— На минутку… — Подросток посмотрел на Канамото, поэтому он тоже вышел из машины.
Стоявшие на полках плотными рядами пакетики чипсов, коробки салфеток «Клинекс» и прочее в этом же роде вызвало в подростке беспричинное раздражение. Взгляд его перебегал с одного предмета на другой, но в этом разнообразии форм и цветов подросток никак не мог определить, что это за товары и для чего они предназначены. После того как он несколько раз прошёл мимо, нужная вещь наконец-то попалась ему на глаза, и, вернувшись в отдел канцелярии и письменных принадлежностей, он вытянул один из конвертов для траурных пожертвований «на курительные свечи» из пачки, затесавшейся между офисными жёлтыми конвертами и конвертами для свадебных подношений.
— Такой нормально? — Голос подростка звучал глухо, как у сомнамбулы.
— Да.
— Что-то надо написать?
— Только своё имя.
— Здесь?
— Да, здесь.
Подросток отнёс к кассе траурный конверт и кисточку для каллиграфических надписей, заплатил за них и обратился к продавцу:
— Я тут расположусь у вас на прилавке…
Прежде чем продавец успел ответить, он снял красное кольцо, закрывавшее доступ туши, дождался, пока кончик кисти как следует пропитается, и, поставив его вертикально, написал своё имя.
— Плохо! Не годится… — Он скомкал конверт. — Принеси ещё один!
Канамото положил на прилавок новый траурный конверт, продавец считывающим устройством провёл по штрих-коду. Ещё раз уплатив, подросток содрал упаковочный целлулоид, расправил прежний, испорченный конверт, несколько раз на нём написал для упражнения своё имя, а затем принялся судорожно водить правой рукой по новому конверту.
— Опять не получилось, никуда не годится!
— А по-моему, хорошо, — сказал Канамото и забрал конверт со стойки.
— Сколько надо положить?
— Ну, думаю, что десяти тысяч достаточно, верно? — Канамото отметил серьёзное выражение на лице подростка и улыбнулся тому, что он совсем ещё ребёнок, но, увидев, как тот вытащил из кармана пачку денег, почувствовал, что в голове пульсирует сигнал тревоги.
Подросток старательно разгладил каждую помятую десятитысячную бумажку, положил их в конверт и сунул во внутренний карман школьного пиджака. После этого, довольный, он смог вздохнуть спокойно.
Дом траурных церемоний в Кубояма был только что отстроен на месте старого крематория и находился на пригорке перед государственной больницей восточного округа Иокогамы. Они припарковались на специализированной стоянке и вышли. Высаженные на территории крематория аллеи дубов и магнолий поливал мелкий дождик. Подросток представлял, что увидит похожее на фабрику здание с бросающей длинную печальную тень трубой, которая окутывает дымом последнее прощание с усопшими. Однако на деле они направились к розовому корпусу, который легко можно было бы принять за отель.
— Тоска… — буркнул подросток, оглядываясь по сторонам.
Крематорий отлично справлялся с задачей чётко и прагматично отправлять не ведающих о таинстве смерти городских жителей через соответствующий отдел мэрии прямо в царство мёртвых, покойников здесь ни в какую щёлочку нельзя было увидеть.
— А где же фургон? — Подросток вернулся в царство живых.
— Действительно, где? — Канамото, переводя взгляд от стоянки к розовому корпусу, протянул шофёру купюры по тысяче иен. — Вот, выпей хоть кофе, что ли, а через пару часов возвращайся, пожалуйста, сюда.
Тут как раз в ворота вплыл похоронный фургон, он остановился возле Канамото. Молодой водитель открыл боковое стекло и высунул голову:
— Извините, пожалуйста, пропустил поворот на гору Кубояма. Нужно сдать гроб, вы поможете? — Он улыбнулся Канамото. — Выходите, пожалуйста. — Он взглянул на пассажиров сзади.
— Давай, парень, идите, встречаемся в холле, — сказал Канамото и уселся на служебное сиденье рядом с водителем.
Фургон двинулся к заднему подъезду главного корпуса.
— Надо было набальзамировать, — сказал подросток, стоявший бок о бок со стариком.
Тот промолчал и перевёл взгляд на Коки и Тихиро. Коки обнимал Тихиро, а она изгибалась, пытаясь вырваться. На территории крематория их смех отдавался не столько радостью, сколько тщетой жизни.
— Надо было набальзамировать! — Сердитый голос подростка пощёчиной ударил старика, но он лишь поднял глаза вверх и, заметив, что дождь усиливается, зашагал к главному корпусу.
Они вошли в комнату отдыха, и сидевший уже за столом Канамото налил старику чаю, а потом спросил у молодёжи:
6
Известная корейская народная песня, среди проживающих в Японии корейцев считается символом тоски по утраченной родине.