Вопрос с квартирой прояснила соседка. Оказалось, что свою обитель Дзюба все-таки собирался приватизировать и завещать, как он говорил, кому-нибудь из соседок. Той, которая будет за ним ухаживать на старости лет. Шутил, наверное. Соседки обещания Дзюбы всерьез не воспринимали, ибо при его сравнительно небольшом возрасте и хорошем здоровье радужная перспектива светила не раньше чем через четверть века. Но все же отношения с ним старались не портить. На всякий случай. А теперь о квартире можно забыть. Не успел, горемычный, никого осчастливить. Вон как быстро все повернулось, как неожиданно. Правильно говорят, знать бы, где упадешь, соломку подложил бы. Самому покойному-то все равно, его теперь никакая квартира не интересует, кроме места на кладбище, а вот кого-нибудь из соседей мог бы хорошо поддержать. Не поддержал. Может, не успел оформить дарственные документы, а может, не захотел. Может, зло таил на соседей. Квартира чужим людям теперь достанется, дай бог, если хорошим.
Ковалев понимал, что соседи имели полное право сожалеть по поводу ушедшей из-под самого носа квартиры и в связи с этим вспоминать покойного не только хорошими словами. Тем не менее, плохого о Дзюбе никто ничего не сказал. Нормальный был мужик. Не шумел, не скандалил, не склочничал, соседей внизу не заливал, от всеобщих мероприятий не отлынивал. Незаметный был мужик, тихий. Новые жильцы вряд ли будут лучше. А то пошлет бог пьяниц каких-нибудь.
— Что будем делать, командир? — Вадим обращался к Черенкову как к руководителю группы. — Не пора закругляться с осмотром?
Алексей придерживался такого же мнения, уже не надеясь обнаружить в квартире ничего интересного. Все, что можно было обнаружить, обнаружено, а чего нет, то придется домысливать. Причина убийства безобидного плавильщика, а такая причина наверняка была, находилась вне квартирных стен.
— Поехали в отдел, — решил убоповец и махнул рукой.
Как Гагарин. «Он сказал: поехали, и махнул рукой»… Алексей улыбнулся. Не так уж все плохо, не так безнадежно, как можно подумать. Даже то обстоятельство, что пока не удалось отыскать улик, способных натолкнуть на версию о «бытовухе», тоже кое о чем говорит. Значит, причину убийства плавильщика нужно искать на заводе. Больше негде. А это тоже подсказка, тоже подтверждение правильности выводов насчет «Цветмета». Пусть и невеселых. В их работе вообще нет ничего веселого. И не может быть. Какое может быть веселье, например, от общения с тем же Ломтем, из-за которого в свой родной отдел ехать не хочется. А ехать надо. Ломоть парень крутой, ждать не любит. Обидеться не обидится, а замкнуться может.
Глава 9
Ломоть не обиделся. Не полный же он идиот, чтобы в таком положении обижаться на ментов за невнимание и становиться в позу. Зарешеченные окна и железные двери напускной крутизной не откроешь, для этого нужна хитрость. Изворотливость. Дипломатия, способная обеспечить перевес в противоборстве с сыскарями. Пусть не победу, поскольку поединок пойдет не по ломтевским правилам, а потому без особых для него шансов на успех, но хотя бы приемлемый проигрыш. Приговор должен быть минимальный. От трех до пяти лет. Не больше. Не до жиру, как говорит любитель разных присказок Босс, быть бы живу. За это и надо бороться. До последнего конца.
С таким решительным настроем бывший сутенер-вымогатель Ломоть и прибыл на первый после ареста допрос. Порог черенковского кабинета он перешагнул с мрачным выражением на лице и уставился на убоповца. Рязанский детектив Ковалев сидел на диване с отсутствующим взглядом, вроде вообще был здесь человеком посторонним, и потому особого внимания со стороны арестанта не удостоился. Ломоть недвусмысленно давал понять, что он тоже человек гордый, тоже может выразить свое фа, если его не хотят видеть и слышать. Ему бояться нечего. С положением своим он уже свыкся, виновность осознал и признал, и к необратимому наказанию готов морально и физически. Ломтя теперь ничем ни удивить, ни напугать. И менты должны это учитывать. Пусть не стараются и больших прикидок на его счет не строят. С Ломтем можно разве лишь побеседовать, насчет чего он не возражает. Побеседовать можно.
— Что-то невеселый ты, Ломоть, — заметил Черенков и участливо поинтересовался, — не заболел, случаем? Или заскучал по воле?
И покосился в сторону детектива. Или хотел услышать оценку своей шутки, или приглашал принять участие в разговоре. Детектив остался безучастным. Лишь скользнул взглядом по лицу арестанта, по одежде — и снова задумался о чем-то своем. Ломоть усмехнулся про себя. Можно подумать, детектива донимали другие проблемы, чем допрос. Какого тогда хрена вообще здесь торчать? Сидел бы себе спокойно в другом кабинете, бумажки с места на место перекладывал и людей не беспокоил. Прикидывается, блин. Ломоть помнил, что в прошлый раз рязанец тоже не проявлял большой активности, но от этого его вопросы не становились проще. Рязанец будто не спрашивал, а выведывал, вытягивал информацию, и норовил влезть в самое нутро, в самую душу. Скользкий как вьюн, хитрый как лиса. С таким надо держать ухо востро даже в душевном разговоре, а уж на допросе и подавно.