Одни из пионеров хотел пойти на экскурсию в зоологический сад, другие предлагали устроить вечер загадок и отгадок — такой вечер, чтобы «очки» зачислять. Некоторые желали лепить из глины, еще кто-то предложил поставить пьесу. Оля Лукошко сообщила, что она умеет делать фокусы. Ее отец научил, и один фокус такой, что его еще никто-никто не разгадал, а если Сухопара кривится и не верит, то пусть сам увидит…
Нина украдкой посматривала на Сухопару. А что же он предложит? Что его интересует?
Казалось, его ничто не интересовало. Он сидел, надувая щеки, и, наверное, хотел, чтобы вожатая увидела, как он на нее обиделся. И только однажды, когда Юша говорил про юных мастеров, мальчуган повернулся, прислушиваясь.
Нина обратилась просто к нему:
— А ты, Николай?
Сухопара схватил себя ладонями за щеки, глубоко вдохнул воздух — видно было, что он не ждал этого вопроса и растерялся. Но через мгновение с безразличием махнул рукой:
— А что я? Ничего!
— Как — ничего? — настаивала Нина. — Ты же знаешь, что «ничего» — это пустое место.
— Вот и будет пустое место со всего этого, — промолвил мальчик. — Наговорили много, а никто ничего не сделает.
— А это от нас самих зависит, Николай, — сказала Нина. — Мы же для себя составляем план. А для тебя тоже есть очень интересная работа.
И обратилась к отряду:
— Давайте поручим Сухопаре сделать карту!
На миг воцарилась тишина, и пока ее никто не нарушил, Нина быстро говорила дальше:
— Карту больших гидростанций — на Волге, на Днепре… Это будет особая карта: нажмешь кнопку, и вдруг вспыхнет на ней свет — гидростанция! Одна, вторая, третья! И эту карту, которую сделает Сухопара, мы выставим в школьном вестибюле, чтобы все школьники, вся школа видела, как работает наш отряд!
Нина не договорила и замолкла, так как в ту минуту что-то произошло в классе. Что? Она не смогла ответить на это. Никто еще не промолвил и слова, молчал и Сухопара, такой себе колючий, ежистый мальчуган. Почему же, почему же Нине показалось, что он встал за партой, и на весь класс прозвучал его восторженный голос: «А у меня и лампочки есть маленькие! От фонарика! Подойдут?» Наверно, наверно у тебя найдутся такие лампочки, Николай, и ты, наверное, уже думаешь, где взять провод и с кем ты будешь делать карту, и ты уже, наверное, видишь ее готовой — замечательную карту, на которой вспыхивают яркие фонарики!
Только глаза увидела Нина в ту минуту — горячие, увлеченные глаза мальчика Сухопары, и поняла, что в них блестит отсвет живых мальчишеских мыслей, и, если бывает, что светит сердце, то, наверное, тот свет был сейчас на лице Николая…
Нина замолчала. А мальчик неожиданно промолвил спокойным и даже равнодушным голосом:
— А что, можно и сделать!
И этот голос совсем не выражал того, что на самом деле переживал Сухопара!
Нина не удержалась и засмеялась, извиняя нему неискренность.
— Знаю, что карта будет замечательная! — сказала она. — Кто хочет мастерить вместе с Сухопарой?
10
Евгения Григорьевна в последние дни чувствовала себя не совсем здоровой, тем не менее сегодня ночью спала хорошо, и у нее снова появилось хорошее, приподнятое настроение.
Марийка слышала, как мать завтракала и пила чай, как одевалась и звякала ключами. Евгения Григорьевна спешила в институт, а Марийке еще можно было с часик поспать.
Мать на минуту остановилась возле дочкиной кровати. Марийка знала: вот только расплющит глаза — и увидит лицо матери, склонившейся над ней. И хотя сон еще крепко склеивал веки, девушка вдруг протянула руки и схватилась. Она обняла мать за шею, как бывало когда-то в детстве. Но разве и сейчас она, Марийка, не была для матери маленькой девочкой, которую можно поласкать?
— Мама, ты уже идешь? Я тоже сейчас встаю!
Марийка решительное сбросила одеяло.
— С сегодняшнего дня я встаю на час раньше! За месяц я выиграю тридцать часов, за два месяца — шестьдесят, за год…
Марийка не досказала и засмеялась.
Евгения Григорьевна впопыхах поцеловала дочь.
— Сумей же его умно использовать, этот час! Ну, а я бегу… До свидания, дочка!
— Поздно придешь? — позвала вслед Марийка. — Привет кустистой пшенице!
«Вот так и закаляется сила воли, — думала девушка, быстро прибирая комнату. — За месяц в самом деле набежит тридцать часов. Сейчас же сажусь за книжки».
Сегодня у Марийки были трудные уроки, в том числе тригонометрия, химия и физика, и она приготовила их еще вчера, оставив на сегодня украинскую литературу. Тройка по этому предмету не давала покоя.
Надо было выучить творчество Леси Украинки. Это можно было бы сделать, пользуясь учебником и произведениями писательницы. Тем не менее девушка хотела выйти за пределы учебной программы. Ей хотелось проследить, как влияла на творчество Леси Украинки русская литература, в частности Пушкин, Некрасов, Горький…
За стеной обозвалось радио. Что-то произнес голос диктора, потом заиграла музыка.
Марийка сжала виска кулаками. Скоро она и в самом деле заставила себя забыть все окружающее и вникнуть в работу. Лесю Украинку глубоко волновали произведения Горького!..
Тихо шелестят страницы. Стихи, поэмы. Кровью написанные строки… В них весь задор поэтессы, все ее окрыленное сердце, — оно, как горьковский Буревестник, призывает к борьбе…
И снова другие мотивы, другие звуки вплетаются в музыку стиха. Слышишь, Мавка, как сладко играет Лукашева свирель?..
Учительнице украинской литературы Надежде Филипповне было, наверное, не больше сорока пяти лет, но в ее волосах была совсем седая прядь. Издалека казалось, что над ее лбом лежит снеговая полоска.
Надежда Филипповна приехала из другого города, школьники ее еще хорошо не знали, и Марийке было известно лишь, что эта женщина поседела после того, как во время Великой Отечественной войны трагически погибла ее семья. Об этом где-то узнала Юля Жукова и рассказала подругам.
Свои уроки учительница проводила с заметным волнением, и класс не сразу понял, что это волнение — от большой любви к литературе, к художественному слову. Но ученики сразу ощутили, что новая учительница очень требовательна и держит себя «с официальным холодком», как высказалась Нина Коробейник. (Именно этого «холодка» и опасалась Нина, когда обратилась за литературным советом не к Надежде Филипповны, а к классному руководителю).
Марийка Полищук была чуткой и впечатлительной девушкой. Седая прядь в волосах учительницы невольно вызывала в ее воображении страшные картины минувшей войны. Рисовалась Надежда Филипповна простоволосой, с черным платком в руках, на руинах дома, где погибли ее муж и дети. Ветер ерошит волосы, а женщина блуждает от одного каменного нагромождения к другому, отыскивая следы своих родных…
С Ниной Марийка даже поспорила.
— То, что ты зовешь «официальным холодком», — обычная суровость человека, который утратил самое дорогое, — доказывала Марийка. — Это не холодок, а глубоко затаенная боль.
Сегодня первый урок по украинской литературе, и именно перед его началом произошла неприятная история. Надежда Филипповна вошла в класс так тихо и незаметно, что ее увидели только тогда, когда она уже подходила к столу. Хотя звонок уже прозвенел, ученики еще не были на своих местах, в классе стояли шум, гам, смех…
Учительница глянула на класс и, вдруг развернувшись, пошла к двери.
Все произошло за какую-то минуту. Шум начал быстро стихать. Еще миг — и Надежда Филипповна вышла бы из класса. Но Нина Коробейник сорвалась из-за парты и подбежала к учительнице.
— Надежда Филипповна, — проговорила она громко, запинаясь от волнения, — вы обиделись? Извините нам, мы виноваты! Поверьте, это большее никогда не повторится!
Все почувствовали, как учительница тяжело вздохнула, глянула на Нину и рукой взялась за косяк, словно хотела опереться.
— Хорошо, — сказала она, — это никогда не повторится… Спасибо.
Она медленно подошла к столу и развернула журнал.
Стояла глубокая тишина — это «спасибо» взволновало класс. Учительница еще и благодарила — за что? Многие ученики не смели глянуть ей в глаза.
Нина ощутила, как сердце ее сжалось, и будто впервые увидела седую прядь на голове учительницы. Она была совсем белой, как серебряная изморозь.
Надежда Филипповна молча смотрела на класс, и неожиданно широкая улыбка осветила ее лицо. Словно ничего не случилось, спросила:
— Кто не выучил урок?
Все молчали.
— Я спрашиваю, — говорила она, — чтобы случайно не вызвать того, кто не выучил урок. Я это говорю вполне серьезно. Не хочется навлекать позор на такого ученика перед всем классом. Да и мне не придется за него краснеть.
Она помолчала. По классу промелькнул шелест, и снова все стихло.
— Хорошо, — сказала учительница. — Все выучили. Я рада за вас.
Встала Юля Жукова:
— Надежда Филипповна, а у нас при таком условии не разведутся бездельники? Это, значит, и двоек теперь ни у кого не будет?
— Понимаю вас, — серьезно промолвила учительница. — Но я учитываю, что это — десятый класс, выпускной, люди вы — сознательные. И потом — тот, кто не выучит сегодня, должен будет вместе с новым материалом ответить мне и прошлые задания. И в конце концов, выучить урок можно по-разному: на пятерку и на тройку. А кое-кому лишь может показаться, что он выучил…
Первой она вызвала Марию Полищук. «Так и знала, как предчувствовала», — мелькнула у нее мысль.
Марийка сама втайне удивлялась, с каким подъемом вышла отвечать урок. Она ощущала острую потребность высказаться перед всем классом, рассказать все то, о чем узнала сегодня утром, сидя над книжками. И если бы кто-то сказал Марийке, что ее подъем — всего лишь от уверенности в себе, так как выучила урок, хорошо справилась с домашним заданием, то ученица, наверное, запротестовала бы. Разве можно было назвать домашним заданием или обычным уроком ту глубокую и напряженную работу, которую она проделала?
Надежда Филипповна села за стол, подперла подбородок кулаками и приготовилась слушать. Но уже скоро заинтересованно повернула к Марийке голову, ее брови поднялись от приятной неожиданности. Так ей еще никто в этом классе не отвечал. Учительница сразу ощутила, что ученица не только с блеском усвоила урок. Нет, она рассказывала не языком учебника, а собственными взволнованными словами о том, что, наверное, передумала сама, что вычитала из других книг, и из ее рассказа обрисовывался полный очарования, живой образ писательницы — мужественной женщины, борца…
Когда Марийка заговорила о том, как представляла себе писательница счастья человека, Надежда Филипповна встала и, вся просветлев, будто помолодевшая, радостно продолжала слушать ученицу. А Марийка страстно говорила про «Надпись на руине», про «Осеннюю сказку», о светлой идее «Лесной песни», как Мавка на берегу сонного озера упрямо искала тропу к счастью…
Класс как-то удивительно притих. Мария Полищук, обычная десятиклассница, которая ничем не отличалась от других учеников, вдруг переступила какую-то невидимую черту и словно выросла на целую голову. И это было тем удивительнее, что она отвечала всего лишь обычный урок!
Марийка ощущала это напряженное внимание. Она глянула на класс, и ей бросилось в глаза заинтересованное белокурое лицо Нины.
Сжав губы, строго сведя брови, слушала Юля Жукова. Даже Мечик Гайдай, который большее интересовался танцами и модными галстуками, чем украинской литературой, тоже внимательно слушал.
Надежда Филипповна с сожалением глянула на часы и неохотно остановила ученицу: хотелось выслушать ее до конца. Но надо же вызвать еще и других.
— Вы очень хорошо отвечали, Полищук, — сказала учительница. — Я рада за вас.
Она взяла ручку и склонилась над журналом. Потом глянула на класс, улыбнулась:
— Пятерку вам, Полищук, ставлю особую. Она не похожа на другие. Вы здесь не просто урок ответили, а прочитали страстный доклад. И в моем представлении никак не связывается с сегодняшней пятеркой ваша прошлая тройка.
Надежда Филипповна прошлась по классу и остановилась возле парты, где сидела Лида Шепель.
— В прошлый раз я вас вызывала, — обратилась она к ней, — хочу и сегодня послушать. Прошу.
Шепель, не торопясь, встала — высокая, в черном платье, — и для чего-то сняла очки. Прищурив близорукие глаза, смущенно смотрела на учительницу.
Никто не знал, какая буря в эту минуту бушевала в ее сердце. Шепель была уверенна, что если на прошлом уроке ее вызывали, то сегодня можно быть вполне спокойной — не спросят. И поэтому она только один раз прочитала задание и то не совсем внимательно. Чувствовала, что ничего не сможет ответить.
— Надежда Филипповна, — промолвила она, — я решила воспользоваться вашим… вашим вопросом… К сожалению, я сегодня не совсем хорошо выучила урок.
Учительница изумленно подняла брови:
— Но не слишком ли поздно вы, Шепель, решили ответить на мой вопрос?
Классом прокатился легонький смешок.
— И к тому же мне не все понятно, — говорила дальше учительница. — Что, например, означает «не совсем хорошо»? Вы не знаете урок на пятерку или совсем не выучили?
Шепель замялась:
— Не выучила.
— Садитесь, — промолвила Надежда Филипповна. — Верю вам. Я хоть и вызывала вас на прошлом уроке, но ваш расчет, как видите, был не совсем точный.
Она глянула на Жукову.
— А вы беспокоились, что у нас теперь не будет двоек!
В классе снова ветерком пробежал смешок.
Юля Жукова настороженно насупилась: учительница вызвала Варю Лукашевич.
С тех пор как Юля с Виктором ездили к Варе и не застали ее дома, прошло всего три дня. Лукашевич так и осталась для Жуковой загадкой. Юля чувствовала, что эта девушка начинает ее нервировать.
«Еще этого не хватало! — сердилась на себя Юля. — Других поучаю, чтобы были выдержанными и владели собой, а у самой терпение лопнуло!»
Она следила, как Лукашевич тихо вышла из-за парты и, стараясь ни с кем не встречаться глазами, посмотрела куда-то поверх голов в противоположную сторону. Отвечала она тихим голосом, так что учительница вынуждена была попросить говорить громче. Урок Лукашевич знала слабенько и, отвечая, несколько раз с печалью взглянула на свое уютное место в уголке. Явное облегчение мелькнуло на ее красивом личике, когда, в конце концов, учительница разрешила ей сесть.
Здесь и произошел случай, совсем мелкий, который, однако, удивил весь класс, а больше всех Жукову, так как все, что касалось Вари, вызывало сейчас у секретаря комитета комсомола повышенное любопытство.
Идя на свое место, Лукашевич вынула из кармана платочек, и вдруг на пол посыпалось много фотокарточек — целая пачка.
Ужасно смутившись, девушка бросилась их собирать, ей помогали ученицы, сидящие рядом. Все произошло очень быстро, и через минуту Варя, красная, как цветок, уже сидел на своем месте. Тем не менее много учеников успели увидеть, что на всех карточках была сфотографирована Варя Лукашевич в разных местах и в разных позах.
После урока Юля подошла к ней.
— Я не знала, что ты любишь фотографироваться!
Варя подняла темно-синие глаза, снова густо покраснела.
— Я не очень люблю… И как я забыла их в кармане?
— Кто же тебя фотографирует? — допытывалась Юля.
Варя потупилась, совсем как маленькая девочка.
— Какая вы любопытная… Ну он — мой друг…