Юля с нежностью вспомнила Виктора. «Что он сейчас делает? Наверно, учит уроки и не знает, что я вот стою под „нашей березой“»!
— Не думала, что я такая сентиментальная личность, — промолвила Юля и отряхнула пальто. Голос ее эфемерно прозвучал на пустой лужайке.
Ее поразила новая мысль: «А что если и у Вари с тем фотографом тоже такая любовь, если и у них есть березы и „свои“ заветные уголки в парке, и не произнесенные, но понятные для обоих слова?»
— Эге, такая горячая любовь, что немедленно бросай школу и езжай на пустынный остров! — снова вслух сказала Юля и решительное ушла с лужайки. Еще ни разу не встретившись с женихом Вари Лукашевич, Жукова уже ощущала к нему презрение и ненависть. Вспомнилось, с какими нотками иронии произнесла Татьяна Максимовна это слово — «жених».
Почему я так не люблю эти слова — «жених», «кавалер»? — думала Юля.
Она легко нашла высокий забор на улице Коцюбинского, ворота с табличкой, которая предупреждала про злых собак. «А может, злые собаки на цепи? Было бы хорошо зайти без предупреждения, неожиданно».
Жукова толкнула незапертую калитку, вошла, озираясь. Против крыльца, в уголке небольшого двора, стояла будка для собаки. Пес, наверное, привязанный.
Откуда-то донесся высокий девичий голос. Прислушалась. Кто-то пел в доме.
На цыпочках поднялась на крыльцо, вошла в сени. Невольно остановилась — за дверью выводила печальную песню девушка:
Юля слушала, пораженная. Какой бархатный, какой волшебный голос. Кто же это? Певица, артистка?
Она забыла постучать, дернула дверь.
— Варя!
Посредине комнаты стоял стол, за ним сидели Варя и толстая женщина с постным лицом — определенно, ее тетка.
Юле чему-то так и врезалась в память эта минута. Как Варя глотнула песню, с ножницами в руках встала из-за стола, как у нее от неожиданности вытянулось лицо, как тетка глянула подозрительным взглядом, словно ощупала Юлю с головы до ног.
— Подружка, что ли? — басом спросила она.
— Ну да… С одного класса, — зардевшись, ответила Варя. — Садитесь.
Юля села и глянула на разложенные на столе куски ткани.
— Шьем в воскресенье, пусть бог простит, — сказала тетка. — Перешиваем мое платье вот ей, — кивнула на Варю. — Для племянницы, круглой сироты, не жалко. Ты это возчувствуй, Варя. Чего же руки сложила? Гостья посидит, говорить можно и за шитьем. А я сейчас пойду наведаюсь в магазин, вчера привезли такие хорошие макарончики, люди брали, а я прозевала.
Варя послушно начала кроить материю.
Еще под впечатлением Вариного голоса, который и до сих пор, казалось, переливался в комнате, Юля сказала:
— Я не знала, совсем не знала, Варя, что ты так поешь! У тебя же такой голос… Ты просто — талант!
— Голосок у нее очень приятный, — подтвердила тетка. — Как запоет, так аж за сердце ухватит. А платье пошить не способна. Не туда руки стоят.
— Спешно нужно новое платье? — спросила Юля.
— Нужно, — пробасила тетка. — Хороший человек случается. Мужчина с умом. Хоть и молодой, а знает цену копейке.
— Собираетесь замуж? — спросила Юля. — Вы вдова или как?
Тетка вытаращила глаза:
— Не я, а она, Варя, собирается замуж. Ей платье шьем. Мне хомута на шею не надо. Был у меня когда-то мужчина, знаю! Пил без просыпа да горшки бил. Я теперь, слава тебе господи, самостоятельна хозяйка: хочу — на базар, хочу — обед варю, хочу — в церковь иду. А захочу — ручки складу и так посижу.
— Что же, — улыбнулась Юля, — пусть лучше круглая сирота хомут надевает?
— Не все же такие, как мой был, — огрызнулась тетка, — за хорошим мужчиной женщина, как пышечка. Да и Варя — и красивая, и работящая.
— А как же школа? Тебе же, Варя, через полгода аттестат получать.
Варя молчала, низко склонившись над шитьем, за нее отвечала тетка:
— Варя правильно рассудила: сколько можно у людей на шее сидеть? За школой побежишь, хорошего мужчину потеряешь. Кто знает, когда такого другого найдешь. И тот аттестат, или как там его, ей не нужен: замуж выйдет — не аттестат будет присматривать, а мужа и деток. Правду я говорю, Варя?
— Правду, — прошептала Варя.
Юле хотелось ударить по столу кулаком, скомкать материю и швырнуть в уголок. Но она с подчеркнутым спокойствием промолвила:
— Не совсем правда, Варя. Или, верней, совсем неправда.
Тетка метнула на гостью колючий взгляд.
— Ну да, теперь слова старых людей не в чести. В песне одно поется, а на деле — другое.
— Смотря что за слова, — сдержанно промолвила Юля.
Тетка долго надевала пальто и шаркала калошами. Взяла корзину и на пороге вместо проститься протрубила:
— Раз-зумная оч-чень пошла теперь молодежь!
Юля осталась с Варей вдвоем. Минуту они сидели молча. Варя тяжело дышала и старалась не смотреть на одноклассницу.
«Почему она так? — думала Жукова. — Что у нее сейчас на душе? Она понимает, зачем я пришла, волнуется».
Юля встала, подошла к девушке и слегка, обеими ладонями, повернула ее лицо к себе. На Юлю глянули со страхом и непроизнесенной мольбой прекрасные синие глаза.
Сострадание и боль сжали сердце Жуковой. Чего тебе страшно, хорошая моя? О чем ты просишь меня? Ты боишься, что я грубым словом нарушу твою радость, которую ты лелеешь в груди? Затрону открытые раны?
— Со мной разговаривал о тебе Юрий Юрьевич, Варя, — тихо промолвила. — Рассказал все о твоем… твоем горе.
— Горе? — переспросила Варя.
— Ну, конечно же. Недоучиться, бросить школу — это большое несчастье. Когда твоя тетка говорила здесь так гадко об аттестате, у меня закипело в груди. Это же не просто себе — аттестат, бумажка. Это путевка в жизнь. Как жить, куда идти без путевки? Останется одно — печь, горшки, пеленки.
— А любовь? — Варя встала, и в зрачках у нее вспыхнули огоньки.
Жукова намеренно промолчала.
— А любовь? — вторично тихо повторила Варя.
— Ты его очень любишь? — спросила Юля.
— Не знаю… Я же только впервые… только впервые люблю. Я бы все время была возле него. Он очень ласковый. — Она улыбнулась. — Он говорит такие хорошие слова…
— Слова, Варя? А дела?
Лукашевич замигала длинными ресницами:
— Что дела?
— Дела его тоже хорошие, спрашиваю?
— Почему вы… ты спрашиваешь об этом? — снова с боязнью глянула девушка. — Я не понимаю.
— Варя, — сказала тогда Юля, — я верю, что ты влюбилась в него. Но он, он любит тебя?
— Любит! — с жаром воскликнула девушка. — Он хороший ко мне, слова у него такие…
— Ну, хорошо. Но мне совсем непонятно: почему ты хочешь бросать школу?
— Замужним же в школе нельзя, — простодушно сказала Варя. — А он хочет, чтобы сейчас записаться и уехать.
— А если ты не захочешь покинуть школу?
— Тогда он бросит меня, — вздохнула Варя. — Так и сказал: «Не морочь мне, говорит, голову со школой. Или школа, или я. Выбирай, говорит».
— Хорошие слова! Ласковые!
— Ты не смейся, — с укором глянула Варя. — А если он иначе не может? Знаешь, я читала, что любовь все путы рвет. Любовь ничего не признает, ничего не видит!
— Это ты ерунду читала, Варюша. Мне не хочется тебя обижать, тебе будет тяжело это слышать, только скажу одно: он тебя не любит! Никак, совсем не любит!
Лукашевич так растерялась, что не могла промолвить ни слова. Она обеими руками закрыла лицо и попятилась от Юли, как от чего-то страшного. Наткнулась спиной на стенку и словно прикипела к ней. И вдруг оторвала руки, глянула на Жукову горячим, пронзительным взглядом и стала словно совсем другой Варей.
— Когда ты пришла, — заговорила она, задыхаясь, — у меня почему-то так и екнуло сердце, будто ты мне беду принесла. Вот и в самом деле… Только откуда ты знаешь? Кто тебе поверит? Я была маленькой — отец меня бил. Осталась сиротой, кто мне сказал ласковое слово, кто приласкал? Тетка приютила, и за то спасибо, а все же попробовала бы ты у нее пожить!