Из поликлиники Евгения Григорьевна вернулась с перевязанной рукой и больничным бюллетенем.
— Как-то странно, — сказала она дочери, — из-за глупых пузырьков врач на несколько дней освободил меня от работы. Ну что я буду делать дома? Да ранки до утра заживут. Буду прикладывать марлю, смоченную в пенициллине, и все будет хорошо.
Тем не менее ранки не заживились ни на следующий день, ни позднее. За неделю все тело Евгении Григорьевны обкидали зловещие пузырьки. Они лопались, образовывали все новые ранки, которые слезились. Отдельные язвы сливались в большие раны. Из поликлиники приехал врач. Марийка хорошо его знала, это был отец Вовы Мороза. Он внимательно осмотрел больную, которой больно было даже пошевелиться.
— Надо в больницу, — коротко сказал он, — в клинику кожаных заболеваний. Нет, нет, дома лечение не даст нужного эффекта. В клинике вам будут делать ванны, перевязки.
Поверх очков он взглянул на Марийку:
— А вы… вы не волнуйтесь так… Вы…
Его голос вздрогнул, и он быстро начал что-то писать в блокноте.
В глазах врача Марийка заметила глубокое сожаление и еще что-то непроизнесенное; и тревога еще сильнее сжала ее сердце.
— Я прошу вас… — обратилась она к врачу. — Какой диагноз? Что это за болезнь?
И вдруг увидела, что врач засуетился, отвел глаза, неуместно развел руками, пробормотал скороговоркой:
— Бесспорно, тяжелое заболевание кожи… Еще не совсем изученное. Но обязательно вылечим… Поставим вашу маму на ноги.
Марийка закрыла за врачом дверь и вернулась к матери. Пораженная, остановилась на пороге: мать, превозмогая боль, улыбалась! Но не могла она совсем скрыть усилие, которого ей стоила эта улыбка.
— Дочка, ты волнуешься большее, чем я. Поверь, все будет хорошо!
Тогда, невероятным усилием воли подавив спазм, перехвативший горло, Марийка ответила:
— А разве у меня есть какие-то сомнения? Через неделю ты будешь здорова!
В тот же день Евгению Григорьевну забрали в клинику.
Вечером пришли Нина и Юля, они уже знали про Мариино горе.
— Слушай, Мария, — сказала Юля. — Не думай, что мы пришли развлекать тебя или утешать. Не такая, наверное, у тебя грусть на сердце, чтобы ее можно было так легко развеять. Но все-таки с нами тебе будет не так одиноко. Правда же?..
Втроем сели пить чай. Невеселый он был.
— Меня беспокоит, — задумчиво промолвила Марийка, — что у мамы какая-то загадочная болезнь. Врач почему-то не назвал ее… В самом ли деле не знает, или не хотел сказать…
— Возможно, что это — на нервной почве, — сказала Нина. — Я читала, что много кожаных болезней нервного происхождения. А вот гангрену так даже лечат тем, что делают операцию на каком-то там нерве. Это — факт.
— Ну, в наше время, — подхватила Юля, — почти нет неизлечимых болезней. Страшнее всего — рак, тем не менее и от него вылечивают, если своевременно определяют. Я верю, что пройдет десять-пятнадцать лет, и наши ученые найдут какое-то мощное средство долголетия. Вот увидите, девчата. Мы будем жить до ста пятьдесят лет.
Потом разговор зашел о грядущих выборах в местные Советы. Юля рассказала, как она делала в агитпункте доклад о Конституции СССР, и потом посыпалось столько вопросов о международном положении, что ответы на них забрали больше времени, чем сам доклад.
— Я могла бы сказать, — рассказала Юля, — что вопросы — не по теме доклада, но, думаю, правильно ли это будет? Да и как же так: я — агитатор, и уйду, не ответив избирателям? Ну, и стала отвечать на все вопросы. А многие из них такие: «Когда же Народно-Освободительная армия Кореи скинет в море разбойников-интервентов?» Или: «Почему рабочий класс Америки не запретит своему правительственные гонку вооружений?» Ну, среди избирателей веселое оживление, кто-то бросает реплику: «А потому, что это совсем не „свое“ правительство!»
— У меня завтра тоже беседа, — сказала Марийка. — С домашними хозяйками. Это мой дебют как агитатора. Как вы думаете — не провалюсь?
— Ну, вот! — промолвила Юля. — Только знаешь что? Мы тебя освободим от агитаторских обязанностей в связи с болезнью Евгении Григорьевны.
— Нет, — резко возразила Марийка. — Я буду работать, как и раньше. Найду время и маму посетить, и на беседу пойти.
Беседа происходила в красном уголке большого жилкоопа. Марийка пришла с конспектом, диаграммами и даже картой построения новых гидростанций, вырезанной из «Правды». Намеренно медленно она раскладывала весь этот материал на столе, ожидая, пока уляжется волнение.
— Молоденькая, — услышала она разговор двух бабушек в первом ряду. — Как моя Зиночка.
— Бумажки раскладывает, — промолвила вторая бабушка, — чтобы не запутаться. На прошлой неделе приходил к нам лектор и, несчастный, возьми и запутайся. Все слова растерял. Так мы едва помогли ему распутаться.
— Да, у них тоже дело деликатное, у этих агитаторов и лекторов. Науку проходят.
Марийка глянула перед собой. В комнате уже было полно народа — и женщин, и мужнин. Недалеко сидел дедушка — седой, но бодрый и, видно, говорливый. Он что-то потихоньку рассказывал своей соседке — женщине с белым шерстяным платком на плечах, а та то и дело легонько прикрывала ухо. Пришло несколько девчат, а за ними еще два дедушки…
«Здесь не только домашние хозяйки, — подумала Марийка. — И старики пришли, и девчата. И все они ждут от меня интересного разговора. Им, наверно, не нужна голая агитация, их интересует содержательный, убедительный рассказ, и побольше фактов, фактов…»
Марийка постучала карандашом, и в комнате настала тишина. Седой бодрый дедушка приставил к уху широкую ладонь рупором.
— Я не буду читать вам ни лекции, ни доклада, — начала Марийка. — Сегодня все мы будем здесь докладчиками… Давайте поговорим от чистого сердца о нашей жизни, о нашей работе, обо все том, что дала нам священная и незыблемая Конституция СССР. Я напоминаю вам, что записано в этом великом документе.
Марийка рассказала об основных статьях Конституции и спросила:
— Кто хочет сказать свое слово?
Более всего девушка боялась, что после этого вопроса настанет долгая пауза. Хотя любому из присутствующих и было о чем сказать, но не каждый хотел выступать первым, хотелось послушать, что скажут другие. А кому все равно было — первым выступать или последним, тому мешала неуверенность в своих ораторских способностях. Рассказать в круге знакомых или друзей какую-то историю или интересный случай — это да, но другое дело выступить с рассуждениями перед таким собранием.
Может быть, и в самом деле не сразу начали говорить присутствующие. Но Марийка, как только начала беседу, так и наметила себе сухонькую бабушку в первом ряду — кажется, ту, что рассказывала о лекторе, который «запутался». Эта бабушка стала Марииным «барометром». По ней можно было наблюдать, как влияют на аудиторию слова докладчика.
К ней Марийка сразу и обратилась:
— Вот, наверное, вам, — извините, что не знаю ни имени, ни отчества, — есть что сказать…
— Евдокия Игнатовна, — промолвила бабушка.
— Ну, мы просим вас, Евдокия Игнатовна, сказать свое слово о великом законе советского народа — о Конституции. Вы — с места, можно сюда не выходить.
Бабушка встала, повернулась лицом к слушателям:
— А скажу я то, что такого закона, может, сотни лет ждал русский народ. Сестру мою родную… Наталочку… ее же кровопийцы после девятьсот пятого на каторгу послали, и не вернулась оттуда. А за что? За то, что думы у нее были о народном законе… Чтобы не золотой телец правил миром, а труд. До чего же хорошо сказано в Конституции о труде!.. Старшенький мой, Сашенька, профессором в лаборатории. Подумайте, за прошлый месяц сорок опытов проделал! Когда работает, забывает поесть. Средний — Аркаша, тот на заводе тракторы выпускает, а Петя — в Зелентресте цветами заведует. Любит он очень цветы… Трое их у меня, сыночков, и все постов каких достигли! Так как дано им право на образование и труд. А сестра моя родная, Наталочка…