Она спешила в школу, а навстречу дул настоящий весенний ветер — влажный, теплый, порывистый. Над городом летели лоскуты разорванных туч — белых, как гусиный пух. На площади работала снегоочистительная машина, снег был синий, напитанный водой.
Оттепель напомнила Нине о весне, и хотелось думать, что март уже не за горами и что так прекрасно жить, когда ты самая чуткая и неподдельная, а твои поступки — искренние и хорошие, и как чудесно, благородно сделала она, Нина, что своевременно отнесла Мариину тетрадь учительнице…
Ученица вспоминала все подробности своего поступка, любовалась им. Конечно, ей мало благодарили, а ведь иначе получила бы Марийка двойку по тригонометрии. А впрочем, она сделала это не ради благодарности. Просто у нее такой великодушный характер, и все хорошее в ней побеждает, но и Марийке нельзя простить, что она такая неблагодарная и сдержанная. Другая бросилась бы обнимать, а Марийка только сказала: «Искренне тебе признательна, Нина».
Вот сейчас она зайдет в класс, увидит Вову Мороза и скажет нему… Что же все-таки надо сказать ему? Кажется, ничего. В глазах у него всегда отбиваются мысли. В самом деле, как это трогательно видеть в глазах друга его мысли?
Нина быстро сняла шубку, вежливо поздоровалась с Агафьей Кирилловной и быстро пошла по ступеням. Старая гардеробщица только головой покачала вслед: «Коза, ах коза!»
Закашлявшись, ученица вошла в класс и остановилась. Вова сидел на одной парте с Варей Лукашевич и что-то тихо ей рассказывал. Варя слушало очень внимательно, и одно ухо было у нее совсем розовое, аж горело. Это ухо почему-то особенно запомнилось Нине. Почему оно так раскраснелось?
Мороз глянул на Нину, и ей показалось, что он смутился.
Не проронив слова, девушка прошла к своей парте и села. Ухватила какую-то книжку, развернула, начала читать, совсем не видя букв. Но в ту же минуту встала и вышла из класса, не глянув ни на Варю, ни на Вову.
В коридоре постояла у окна. На тополе сидела стайка воробьев — мокрых и взлохмаченных, на катке во дворе серели мутные лужи.
«Как он смеет? — подумала с негодованием Нина. — Неужели он променял дружбу со мной на эту… эту молчальницу? Неужели он не понимает, что дружить со мной — это честь для него? Ну, хорошо! Если так — конец!»
Кто-то коснулся ее плеча, она нехотя обернулась и увидела Юлю Жукову.
— Ты почему такая ощетиненная? Нинка, что случилось?
Нина смотрела на Юлю сухими равнодушными глазами.
— Не выспалась? — допрашивалась Юля. — Разочаровалась? Потеряла веру? Или может, безнадежно влюбилась? А впрочем, я помню, как ты когда-то уверяла, что стрелы любви никогда не поразят твоего сердца.
В ее голосе вибрировал иронический смешок, но чувствовалась и непонятная грусть.
Нина вдруг нахмурила брови, гордо подняла голову:
— Ты ошибаешься. Я никогда не буду несчастливой ни в любви, ни в дружбе. Просто у меня плохое настроение. Вот и все. Наверное, да, не выспалась.
Юля промолчала. Нина была сейчас немного смешной в своей горделивой позе.
Никто не знал, в том числе и Нина, что дружба Юли и Виктора разбилась и что, не сговариваясь, они оба скрывали это от всех. Юля не сказала об этом даже Марийке. Зачем ей говорить о таком? У нее свое, безмерно тяжелое горе. Но никто, даже мать и ближайшие подруги, не знали, как болезненно переживает Юля разрыв с Виктором.
Коридор наполнялся молодыми голосами. Прошел Николай Сухопара с товарищами, крикнул:
— Здравствуйте, Нина! Сегодня у нас контрольная!
С Виктором Перегудой прошел Мечик, о чем-то горячо споря. Сходились учителя, пришли Юрий Юрьевич и Надежда Филипповна, из директорской выглянула Татьяна Максимовна. Мимо Юли тихо проскочили Федько и Митя — мальчики не любили, когда старшая сестра на людях разговаривала с ними, они и сам сами уже «взрослые». (В школе закончился ремонт, и теперь младшие и старшие классы учились в одну смену.)
Сегодня десятиклассники снова были увлечены домашним сочинением Марийки Полищук по русской литературе. Русскую литературу в десятом классе преподавал завуч Олег Денисович Малобродов, с черными, блестящими глазами, странно контрастирующими с его золотистыми бровями и такими же светлыми волосами. В школе он славился, как организатор массовых экскурсий учеников то в музеи, то на археологические раскопки, то на завод.
Учитель он был требовательный, объяснял урок чудесно, весь класс всегда слушал его, затаив дыхание. Если кто-то из учеников плохо отвечал, Олег Денисович вынимал из кармана носовой платочек, вставал с места и начинал быстро ходить по классу. Потом останавливался, подходил к ученику и клал ему на плечо руку:
— Голубчик, нельзя так говорить о художественном произведении. Писатель писал его кровью сердца, а вы здесь заикаетесь, смотрите в потолок, ждете подсказок. Садитесь, садитесь быстрее!
Нина Коробейник побоялась дать учителю на рассмотрение свой рассказ. В девятом классе одна ученица принесла ему свои стихи. Олег Денисович прочитал, покраснел и сказал:
— Что вы делаете? Неужели вы серьезно думаете, что здесь есть что-то похожее на поэзию?
А потом долго разговаривал с ученицей, доказывая, что она напрасно тратит время.
Стихи и в самом деле были очень примитивные, другой пятиклассник написал бы лучше. А ученица считала себя настоящей поэтессой, хотя почти в каждом классе сидела по два года. И у Нины стыло в груди от одной мысли, что Олег Денисович с присущей ему откровенностью может и ей сказать: «Что вы делаете?» Очень хотелось услышать его мнение о своем рассказе, и… брал страх.
Учитель быстро зашел в класс со стопкой тетрадей, на ходу поправляя пятерней золотистые волосы; лицо его сияло, глаза искрились. Дежурный подошел к столу, и Олег Денисович только руками замахал:
— Потом, потом! Сначала о работах. Здесь у нас… Мария Полищук, я с увлечением читал ваше домашнее сочинение! Хочу поделиться радостью со всем классом. Садитесь, Мария Полищук, я сейчас прочитаю вслух то, что вы написали. Слушайте, с какой любовью и знанием написана работа.
Он начал читать, поднимая вверх палец, когда хотел обратить внимание учеников на какое-то особенно удачное место. И весь урок десятиклассники обсуждали Мариино сочинение. Олег Денисович радовался каждому интересному ответу, каждому вдумчивому замечанию и в конце урока попросил Полищук рассказать, как она работала над темой.
«Итак, будет две золотых медали, — тем временем думала Нина. — У меня и у Марийки. Ну, что же, я рада. А впрочем, зачем себя уверять в этом? Если даже такой Мариин успех и не вызовет у меня особого энтузиазма, то я искренне ей признательна за то, что научила и меня, как надо работать по-настоящему.
Нет, дальше так нельзя! Если Марийка завоевала первое место в классе, то это значит, что она, Нина, отстает. Она — на втором месте! Теперь Нина Коробейник осталась позади. Хорошо, еще увидим! Я докажу, докажу!
Надо только успокоиться. Главное — поработать на полную силу своих возможностей. У нее, Нины Коробейник, этих возможностей, безусловно, больше, чем у Марийки. Снова выйти на первое место… Снова…»
На большой перемене к Юле Жуковой подошла Варя Лукашевич. Девушка была чем-то очень обеспокоена. Обеспокоилась и Юля. Сразу мелькнула мысль о Жорже.
— Что? Снова твой фотограф?
— Будет ждать сегодня вечером, — промолвила Варя. — Если не пойду, то говорит, что найдет меня… что я не убегу от него… А я…
— А ты?
— А я уже твердо решила: буду учиться… Поступлю в консерваторию…
Варя зарделась, осмотрелась, не слышал ли кто ее слова.
Жукова просветлела, смотрела на подругу глазами, сияющими нежностью.
— Варенька, бесповоротно? Хорошая ты моя! Не найдет он тебя, не бойся! Так сделаем, что и искать не станет!
Вдруг так и прыснула смехом:
— Ну, мы же ему выкинем! Будет помнить! Веришь мне, Варюша? Где он тебя будет ждать?