— Я видела, — сказала Юля, — как тебе тяжело было слушать выступление Мороза. Правда же, Нина?
— Ты спрашиваешь сейчас искренне, как моя подруга? Хорошо, Юля, и я скажу искренне: было больно слушать. Ведь он специально подчеркнул слова — «первое место» и тому подобное…
— А мне было больно слушать твое выступление, Нина!
— Не могла же я идти против своего убеждения!
— Ниночка, это не убеждение твое, а просто зависть. Не делай таких глаз, мы же говорим искренне, как подруга с подругой. Или вернее — как бывшие подруги?
Коробейник схватила Юлю за руку:
— Бывшие? С тобой?
— Видишь, — сказала Жукова, — ты продолжаешь безумно завидовать Марийке.
— Юля, — вскрикнула Нина, — а ты разве забыла, как я принесла Татьяне Максимовне Мариину тетрадь, как я просила за нее?
— Нет, этого не забыла. Ты боролась сама с собою, и тогда победила в тебе наша Коробейник, хорошая, искренняя подруга, одноклассница. Но Мария пошла вперед, и ты снова стала ей завидовать. Что ты делаешь? Для чего ты выращиваешь в себе такое низкое, негодное чувство?
— Ой! — тихо ойкнула Нина. — Ты меня называешь негодяйкой? Юля!
— А знаешь, — сказала Жукова, — если это чувство победит все, что в тебе есть хорошего, ты и станешь такой…
Коробейник побледнела.
— Как ты можешь меня так называть! — задыхаясь, промолвила она. — Только за то, что я имею гордость, самолюбие! Я не могу… не хочу с тобой большее говорить!
Незадолго до начала последней четверти Евгению Григорьевну выписали из больницы, и Марийка забрала ее домой. Мать очень ослабела, похудела. Раны зажили, но кожа облазила, сходила пластами, лицо было обезображено.
— Не смотри на меня, — говорила она дочери, — не добавляй себе жалости. Страшная я, правда? Ну, теперь — дома, теперь уже пошло на выздоровление. Через неделю-другую встану.
«Она не знает всей правды, — с мучением думала Марийка, — ей разрешили вернуться домой, так как осталось одно — умереть».
Однако неминуемая смерть матери казалась Марийке такой далекой, невозможной, что не могла затмить радости снова видеть ее дома и снова слышать ее голос. И до сих пор оставалась надежда на чудо, на новый могущественный препарат, который вот-вот изобретут советские врачи, надежда на то, что сам организм больной победит.
Марийка не пропускала теперь ни одного экземпляра газеты «Медицинский работник», покупала медицинские журналы, читала много книжек по медицине.
Однажды ей в руки попала статья об опытах ученых с целью обнаружить происхождение пузырчатки. Наука лишь намечала путь к познанию этой болезни, и девушка словно ощутила поддержку от совсем незнакомых ей врачей-исследователей, которые днем и ночью ищут средства победить страшную болезнь. Если бы она только умела, если бы могла, она бы, не задумываясь, пошла к ним в лабораторию, чтобы работать рядом с ними, помогать им.
Теперь, с больной матерью на руках, Марийке стало еще тяжелое справляться с множеством мелких и больших дел. Правда, много помогала Варя Лукашевич, но ей же самой надо было настойчиво работать над учебниками. Часто заходила соседка, обещала приехать сестра Евгении Григорьевны. Больную надо было внимательно присматривать. На приготовление уроков у Марийки оставалось совсем мало времени. А на пороге стояла последняя четверть учебного года, выпускные экзамены пододвинулись совсем близко.
Однажды так случилось, что никто не зашел помочь, у Вари был грипп, и Марийке пришлось самой и обед варить, и стирать, и присматривать мать, которой вдруг стало хуже. А на следующий день Евдокия Каземировна вызвала Марийку отвечать по физике. Весь класс удивленно и обеспокоенно слушал, как ученица вяло и с заиканиями отвечала урок. На большинство вопросов она совсем ничего не могла сказать.
Лишь учительница была вполне спокойна. В самом деле, ее совсем не удивляло, что лучшая ученица так отвечает. Ее никогда не интересовали причины, она всегда была холодной и равнодушной.
Евдокию Каземировну в классе не любили. И странное дело, никто из учеников не мог бы объяснить толком, за что ее не любят. Разве, может, за то, что, вызывая кого-то из учеников отвечать урок, учительница облизывалась? Да, да, деликатно облизывала кончиком языка тонкие губы. Просто себе — дурная привычка. И всему классу в такую минуту было почему-то очень неприятно.
А еще Евдокия Каземировна не знала фамилии ни одного из своих учеников. Она просто указывала пальцем на школьника и говорила:
— Прошу вас к доске!
Прежде чем поставить оценку, спрашивала: «Кто мне отвечал?» Не «Как ваша фамилия?», а именно «Кто мне отвечал?» Это тоже казалось обидным.
Если кто-нибудь, не выучив урок, начинал оправдываться, Евдокия Каземировна холодно говорила:
— Причины объясните вашему деду.
Иногда это предложение она варьировала:
— Причины объясните вашему лысому деду…
Неизвестно, почему она так трогательно любила дедов, но от нее часто можно было услышать: «Ваш дед не будет учить за вас физику». Или: «Не завидую вашему деду, который имеет такого внука!»
Все это бесило учеников.
Не нравилось и то, что учительница физики почти перед каждым своим уроком заявляла классу, что у нее или малярия, или мигрень, или: «У меня что-то похоже на базедову болезнь, и потому прошу сидеть абсолютно тихо».
Ей дали прозвище Малярия Базедовна. Наряду с этим звали ее еще и маркизой. Так назвали ее девчата после того, как она увидела у Софи Базилевской накрашенные ногти и сказала: «Вы не ученица, а маркиза!»
Несмотря на это, кое-кто из учеников думал, что их «физичка» очень хороший человек. Она, например, почти никогда не ставила двоек. Если ученик отвечает на двойку, Евдокия Каземировна ставила тройку, а троечники всегда имели у нее четверки.
Правда, именно такая «доброта» учительницы у многих десятиклассников и вызвала к ней явное неуважение. Даже Мечик, получив как-то у нее тройку, вместо двойки, сказал:
— А нашей Малярии Базедовне, глядите, скоро «заслуженную учительницу» дадут. Подумайте — ни одной двойки по физике!
Никто не знал, какую оценку Евдокия Каземировна поставила Марийке. В мыслях любой решил, что больше как на двойку та сегодня не отвечала.
И вот на большой перемене Марийка подбежала к Жуковой:
— Ты подумай, Юля, она мне поставила четверку! Как тебе это нравится?
— А ты что, не довольна?
— Нет, просто оскорбительно. Будто какая-то подачка. На, мол, тебе и знай мою доброту. Ты же слышала, как я отвечала? Всего один раз, и то поверхностно, прочитала материал. Представляешь?
— Очень хорошо представляю.
— Ну, вот. Я не выдержала, Юля, сказала ей: «Евдокия Каземировна, ведь я отвечала на двойку». А она пожала плечами, говорит: «Вы хотите, чтобы я поставила вам двойку? Разве вы заинтересованы в том, чтобы снизить в классе процент успеваемости?» Так и сказала, подумай! Процент успеваемости!
Этот разговор двух подруг слышали и другие ученики. Мечик сказал:
— Марийка, что за музкомедия? Скажи Малярии «спасибо», и все!
Саша Нестеренко, которого за смуглость и черные кудри в классе называли цыганом, поблескивая глазами, доказывал:
— Сейчас «физичка» поступила правильно. Ведь ты физику знаешь и только случайно сорвалась…
— Меня бесит другое, — говорил Вова Мороз. — Малярия Базедовна даже не поинтересовалась, почему Марийка не выучила урок!
Так десятиклассники обсуждали сегодняшний ответ Марийки.
Нина Коробейник тоже удивленно слушала, как Марийка неуклюже отвечала урок. «Это — закономерность, — вдруг мелькнула у Нины мысль. — Раздутый успех, дутые „особые“ пятерки не могут стать чем-то продолжительным и постоянным».
Она с удовлетворением подумала, что у нее никогда не было ни одной посредственной оценки. Остается последняя четверть, самая короткая, а также и экзамены. Нет сомнения, что и на экзаменах у нее будут только пятерки. Она, Нина Коробейник, наверное, единственная получит золотую медаль.