Татьяна Максимовна предоставила слово Марийке. У девушки была уже заранее обдумана речь, но под влиянием того, что сказал Юрий Юрьевич, под влиянием чувств, вызванных его словами, у Марийки появились новые мысли. Это было даже лучше, так как речь ее шла от самого сердца, искренняя и взволнованная.
Марийка поблагодарила учителей за науку, за воспитание, сказала, что каждый из выпускников сохранит о них самые светлые воспоминания. Потом она обратилась к Юрию Юрьевичу:
— Спасибо вам, дорогой учитель, за пожелание счастья. Мы все мечтаем делать большие дела, вы говорили здесь о них — об атомном паровозе, о ракетоплане. Все это будет создано нашим поколением! И я тоже мечтала о подвигах, и сейчас мечтаю. Но сама жизнь научила меня понимать суть подвига иначе, чем я до сих пор представляла. Я поняла, что подвиг — не только путешествие на луну, новый открытый закон о полете в стратосферу или новое усовершенствование самолета. Подвиг не только в неслыханной до сих пор блестящей операции хирурга, но также и в кропотливой, незаметной работе микробиолога над проблемой происхождения какого-то заболевания. И я хочу сказать такое: наверное, обо мне и о многих из нас не будет никакой вести — о нас не будут писать газеты и не будет греметь радио. Но это не значит, что мы не оправдали ваших надежд, дорогие наши учителя! Мы разъедемся во все концы Советского Союза, чтобы не покладая рук работать и работать, чтобы работа любого из нас слилась в единое счастье любимой Родины. Вот за то, что вы научили нас высочайшему — безмерно любить и гордиться своей социалистической Отчизной, вот за это — самая горячая и сердечная благодарность от всех нас!
Марийка закончила, но ей показалось, что не все сказала, ей хотелось найти еще какие-то слова, такие значительные и искренние, чтобы они по-настоящему выразили всю благодарность Юрию Юрьевичу. Мысли вдруг разбежались, и тогда Марийка быстро шагнула к столу и молча пожала учителю руку.
Но вот торжественная часть закончилась, в зале поднялись гул, смех, приветственные восклицания. Бывшие десятиклассники поздравляли друг друга с аттестатом зрелости, отовсюду слышались шутки, разговоры, оркестр в последний раз сыграл туш.
Нину окружила целая толпа подруг и товарищей. Вова Мороз, Юля Жукова, Виктор, Лида Шепель, Базилевская… Все пожимали ей руки, поздравляли с медалью, девчата обнимали подругу, и то и дело слышать звуки поцелуев. Юля Жукова сердечно прижала Нину к себе, поцеловала и шепнула:
— Нинка, ты с нами! Всегда! Правда?
Растроганная Нина ничего не могла ответить, только молча обнимала подругу. Ведь все могло быть иначе, совсем иначе. И тогда не было бы этих теплых рукопожатий, но, наверное, без этой нежности и дружеских объятий сама медаль показалась бы кусочком холодного металла.
Нина искала глазами Марийку. В эту минуту в особенности хотелось видеть ее возле себя.
К Марийке, протискиваясь сквозь круг ребят и девчат, подошла незнакомая женщина с высокой пышной прической.
— Вы не знаете меня, — сказала она, — но мне много рассказывал о вас Виктор. Да, да, я его мать, Лукерья Федоровна. И я давно хотела вас увидеть. Очень рада, что вот сегодня… Одним словом — примите и от меня поздравление!
Она по-матерински тепло обняла Марийку.
— И не только от меня, а от всех матерей, которые здесь присутствуют… Мы счастливы за вас… Спасибо, дочка! Чтобы была ты здоровой и веселой!
От женских волос, от ее платья исходила какая-то ужасно знакомая смесь ароматов, таких уютных — то ли печеного хлеба, то ли душистого мыла, то ли васильков. Марийка прижалась к ее груди головой, и вдруг все то, что подсознательно ни на минуту не оставляло ее сегодня, выметнулось наверх, прорвалось горячими удушливыми спазмами, которые подступили к горлу, сжали дыхание…
Марийка едва превозмогла себя и поблагодарила женщину, а потом быстро пошла в каморку возле раздевалки. Она вскочила туда, где стояли ведра и швабры, села на сундучке с опилками и задрожала от неудержимых слез. Закрыла лицо руками, но слезы протекали между пальцами — горячие, молчаливые, безутешные…
Издалека, с зала, долетали до Марийки отголоски разговоров, взрывы смеха. В каморке было совсем тихо и сумрачно. Пахло мокрой рогожей и керосином.