Пришли первые гости — Витя Перегуда и Вова Мороз. Они вежливо приветствовали хозяйку с днем рождения и здесь же вручили ей свои подарки — хрустальную вазочку и небольшой натюрморт в масляных красках: на тарелке яблока и виноградная гроздь.
Картину рисовал сам Вова Мороз. Это был парень с непослушными волосами, с выпуклым лбом и широким носом, будто он расплющил его об оконное стекло. В школе Мороз давно получил славу художника и мечтал на будущий год пойти учиться в художественный институт.
Нина ахнула:
— Вова! Яблоки живые! Просто живые! Чудесный натюрморт, Вовка! Евгения Григорьевна, где вы повесите эту картину? Пошли! Надо на самом видном месте. Возле зеркала, хорошо?
Выскочила из комнаты и Марийка с консервной банкой в руках.
— Чего вы здесь встали? — позвала она. — Мамочка, Нина, приглашай!
Вова и Виктор сняли пальто и, подталкивая друг друга, несмело прошли в гостиную.
После этого звонок звонил уже раз за разом. Пришли две подруги Евгении Григорьевны из института генетики, пришла также ее коллега по работе, с которой она проводила опыты над кустистой пшеницей.
Марийка ждала Юрия Юрьевича. Ждали его и Нина и Юля. У каждой из них было о чем поговорить со своим учителем.
До восьми часов, когда решено было сесть за стол, оставалось десять минут, а учителя еще не было.
— Мам, неужели он не придет? — разочарованно промолвила Марийка. — Может, у него в самом деле какое-то неожиданное заседание или совещание. Ведь он — депутат районного Совета, у него, кроме школы, еще столько общественной работы. Вот предчувствую, что не придет.
Она постояла у окна, посмотрела на улицу и задумчиво пошла в гостиную. Витя рассказывал Юле и Нине, как встретил по дороге Мечика.
«Вы куда?» — спрашивает. «На вечеринку» — говорю. Он аж подскочил: — «На какую вечеринку? К кому? Счастливые! А я не знаю, куда себя приткнуть. Возьмите и меня, ребята!» — «Тебя же, — говорю, — не приглашали». А он: «Ничего, Марийка не выгонит!»
— Вот наглец! — вдруг вспыхнула Нина. — Ну пусть бы, пусть бы пришел! Я бы ему!
— Не знаю, — говорю, — насколько ты там желательный гость, Мечик.
— А он что?
— Вознегодовал ужасно. Считает, что его везде должны принимать с раскрытыми объятиями.
Все любовались картиной Вовы Мороза.
— Это с натуры? — спросила Евгения Григорьевна, — Узнаю боровинку.
Наконец пришел Юрий Юрьевич. Веселой гурьбой выбежали встречать его в прихожую. Учитель принес букет живых цветов.
Юля и Марийка помогли ему снять пальто, он вошел в прихожую, потирая от холода руки, свежий, гладко побритый, с подстриженной бородкой.
— Молодежный слет! — весело воскликнул он. — И все давние знакомые: Вова, Виктор, не говоря уже про наших комсомолок — будущих астрономов, писательниц…
Потом он взял за руку Марийку и, как маленькую, подвел к Евгении Григорьевне.
— Ваша дочь в последнее время делает успехи, которые нас очень радуют, — сказал он. — Да, да, Марийка начинает входить в число отличниц. Поздравляю вас!
Учитель искренне пожал Евгении Григорьевне руку.
Нина, стоящая рядом, почувствовала, что эти слова почему-то укололи ее. В течение вечеринки она несколько раз вспоминала их, убеждая себя, что такой похвале своей подруге она должна только радоваться.
Вскоре с веселой суетой все начали садиться за стол. Юрий Юрьевич сел рядом с Евгенией Григорьевной, возле него — Марийка, дальше — Виктор с Юлей, Нина с Вовой и прочие гости. На столе красовался большой пирог, утыканный веточками расцветшей вишни. Марийка давно их срезала в саду и держала в теплой воде, пока не расцветут.
Зацокали вилки и ножи, все налили вина и выпили за здоровье Евгении Григорьевны. Начался непринужденный, бодрый разговор.
Заговорили о выборе профессии. Эту тему незаметно, будто она возникла сама, поднял Юрий Юрьевич.
— Когда-то, — сказала Жукова, — была самая лучшая, самая благородная профессия — революционер!
— Да неверно, Юля, — возразил Юрий Юрьевич, — и совсем, знаете, это неверно! Почему — была? Это профессия не исчезнувшая, она не может исчезнуть на земле. Она только, так сказать, перешла в другие формы. А грандиозная революционная борьба в нашей стране за обновление земли, за коммунизм? Ведь каждый советский человек в этом понимании — борец, революционер-профессионал. Разве Мичурин — не революционер? А Стаханов?
Нина зааплодировала:
— Правильно, Юрий Юрьевич! Как у Франко чудесно сказано:
«Вічний революціонер — дух, що тіло рве до бою»…
— Согласна, согласна, — сказала Юля. — И как мне… как мне хочется стать настоящей революционеркой!
Последние слова были сказаны с такой детской искренностью, что все засмеялись.
— У моего отца хорошая профессия, — похвалился Виктор. — Сталевар! Двадцать лет работает возле электрической печи. Я часто бываю на заводе. Люблю смотреть, как варят сталь. Очень интересно! Опытный сталевар на глаз определяет температуру печи, по цвету расплавленной массы! А еще интереснее — когда льется ослепительный металл. Никогда не видели? Вагранка наклоняется все ниже, а сталь льется, льется, и вокруг дождь золотых искр! Чудесно! Все-таки наш век — век стали!
— Вижу, что у вас богатые впечатления, — сказал Юрий Юрьевич. — Может, они и определят вашу будущую профессию? Что ж, направляйтесь в металлургический институт. Куда вас зовут «души прекрасные порывы»?
Виктор сбоку глянул на Юлю, словно искал ее поддержки.
— Вы говорите — в институт? Разве это — обязательно?
— Вот и на тебе! — развел Юрий Юрьевич руками. — Твердо убежден, что обязательно.
У Виктора мелькнуло на лице странное выражение. Он хотел что-то сказать, но сдержался. Потом подумал и, снова посматривая на Юлю, промолвил:
— А знаете, Юрий Юрьевич, я еще окончательно не решил. У меня есть по этому поводу свои мысли…
Он покраснел и замолк, смутившись.
— Надо самому себя проверить, — сказала Юля. — Сразу не решишь. Серьезно надо, а не по-детски.
Тихонько она прибавила — так, чтобы услышал только Виктор:
— Хотя ты и есть мой большой ребенок…
Она прикусила язык, но было уже поздно — и как оно выскочило это словцо: «мой»? Хотела же просто сказать — ты большой ребенок…
— Юля, дорогая, повтори, — прошептал Виктор. — Правильно ли я услышал?
— Правильно, кроме слова «мой».
Виктор украдкой нашел под столом Юлину руку и благодарно пожал.
Юле было хорошо, уютно, и вместе с тем мягкая нежная грусть охватила душу. Было ли это тихое очарование первой любви — чистой и душистой, как цвет яблони, неясное ли предчувствие грядущей разлуки? Так изнеможенно и томно раскрываются на молодой яблоне бледно-розовые лепестки навстречу утру, а на дне цветка дрожит слезой хрустальная капля росы…
— Ясное дело, — сказал Юрий Юрьевич, — что профессию надо выбирать с горячим сердцем и светлым умом. Ах, дорогие друзья, у вас есть все возможности для этого. А вот когда я учился… И все же выбрал себе любимую дорогу. Нет у нас плохой профессии, всякая работа — прекрасная, если она согрета любовью.
Юрий Юрьевич рассказал интересные случаи из своей учительской жизни, вспомнил, что первым его учителем был поп — отец Богдан. На уроки он приходил с полными карманами гречки, на которую ставил на колени «нерадивых» учеников.
— А вы стояли, Юрий Юрьевич? — спросила Марийка.
— Пришлось. Я спросил у отца Богдана, на каком языке разговаривали в раю Адам и Ева. Как оказался, батюшка в этом вопросе был досконально осведомлен. «Разговаривали они церковнославянским языком, — сказал он, — а чтобы ты лучше запомнил, становись на колени!» И собственноручно насыпал на пол гречки. Как же она впивается в тело! До сих пор не могу забыть!