— Мама очень мучится?
— Раны заживляются, и теперь она уже не так страдает, как раньше. Мы впрыскивали ей пенициллин, сбили температуру до нормальной. Думаю, что скоро вы сможете увидеться. Но какая мужественная женщина! Я никогда не слышал от нее ни одной жалобы. Другая бы на ее месте… да что говорить!
Девушка пристально смотрела в глаза врачу, стараясь прочитать то, что он не договаривает.
— Почему же мама заболела? — допытывалась дочь. — Где она захватила эту болезнь? Что ее вызывает?
Врач развел руками:
— Наука этого еще не знает, к сожалению… — И после короткого молчания прибавил: — Да вот и определенного лекарства против пузырчатки еще не найдено.
— Скажите, — спросила Марийка, — может ли здесь быть какая-то ошибка с диагнозом?
— Диагноз поставлен правильно.
Марийка встала.
— Извините. Очень вам признательна…
На дворе уже смеркалось. На улицах свирепствовала вьюга. Мокрый снег залеплял Марийке лицо, садился на брови, на ресницы. Свистел ветер вдоль тротуаров. Мимо проезжали троллейбусы, за заснеженными освещенными окнами двигались человеческие тени. Неоновые буквы реклам брезжили сквозь снеговую муть тускло и призрачно. Витрины магазинов тоже заметало снегом. Прохожие кутались, нагибались, а ветер свистел, порывистый и пронзительный. Только возле кинотеатра бурлил живой человеческий поток, словно не было ни пурги, ни холодного ветра.
Ветер будто охлаждал горячую кровь, щеки, и Марийке было приятное его ледяное дыхание.
Она шла тротуаром без цели. Ей хотелось вообразить себя одинокой. Мать уже умерла, и вот она идет одна-одинешенька сквозь вьюгу, идет вечерними улицами и площадями. Но возникали лица подруг, одноклассниц, просто в сердце смотрели большие глаза Юли Жуковой, что-то говорил Юрий Юрьевич, и вместо одинокой девушки Марийка видела себя то в школе на уроках, то на будущем экзамене.
Вот сейчас она возвратится домой и сядет за книжки. Надо, чтобы все было так, как раньше. Учебники, тетради, настольная лампа. Как это хорошо — вьюга за окном, шелест страниц, и… работать, работать!.. Чтобы все было так, как раньше… Ах, мама, мама!
Проходя мимо городского сада, свернула на площадку, где стояли витрины с газетами. Над каждой витриной светила яркая лампочка, и снег залеплял их, запорашивал стекла. Сейчас ничего не прочитаешь. На площади пустынно, лишь ветер свистит в кронах деревьев.
Под стеклом просматривается часть газеты, снег его залепляет с каждой минутой. Из-под снеговой кисеи выглядывает фото девушки. Прислонившись к витрине, Марийка чуть разбирает подпись под фотографией — это комсомолка, которая одной из первых появилась на стройке Каховской гидростанции. Девушка гордо смотрит на Марийку, смотрит куда-то вдаль, сквозь пургу, а за нею вырисовываются контуры экскаватора. Губы у девушки крепко сжаты, лицо волевое, мужественное.
«Такая всегда держится достойно», — думает Марийка, и ей кажется, что эта девушка, которая работает далеко отсюда, на легендарном Каховском плацдарме, чем-то очень похожа на мать. Вот и подбородок у нее — такой твердый, словно из чистого мрамора, и эти морщины у рта…
Сзади послышались шаги. Марийка увидела женщину в теплом платке и ватном пиджаке, с метлой в руках.
Словно продолжая разговор, женщина обратилась к Марийке:
— Вот я и думаю: кто-то и в метель подойдет, просмотрит какую-нибудь газету. Ай, метет! А мы тоже пометем, а мы тоже… Я каждое утро все газеты перечитываю. Вывешу и первая читаю. Одну газету, другую. И «Правду», и по медицине, и про кино. Все мне думается, что о моей дочери что-то напишут. А напишут, я это скажу хоть кому. Дочь моя, видьте ли, в Мурманске капитаном на корабле. На таком вот, что рыбу ловит. Карточку прислала. Летом в гости к ней собираюсь. Отвечаю письменно ей, что я туточки тоже на посту. Начальник над газетами. Их здесь у меня тридцать газет и журналов, хоть сосчитайте.
Женщина засмеялась мелким журчащим смешком. Она вспомнила, наверное, что-то интересное и отрадное — может, о дочери-капитане, — и, смеясь, качала закутанной головой. Энергично начала сметать с витрин снег.
Домой Марийка вернулась, немного успокоенной, с намерением сразу же сесть за учебники. Ощущала даже укоры совести за свое минутное отчаяние, за растерянность. Просто неловко было приходить в отчаяние перед комсомолкой с Каховского строительства, и перед девушкой-капитаном, да и перед той женщиной с метлой. А что скажут в классе товарищи, что скажет мама, если она, Марийка, скатится на тройки, перестанет учиться?
Марийка положила перед собой книги, развернула тетрадь. И здесь кто-то постучал в дверь.
На пороге стояла Варя Лукашевич.
Марийку поразил ее вид. За последнее время Варя очень изменилась. Она словно распрямилась, стала во весь рост, как молодая березка, которой до сих пор что-то мешало выровняться. Даже движения ее, раньше слишком осторожные, теперь стали более смелыми, уверенными. Все лицо светилось, словно девушка стояла перед утренним солнцем.
Погруженная в мысли о матери, всегда в тревоге о ней, Марийка до сих пор просто не замечала эти изменения. А сейчас, в короткий миг, когда Варя стояла на пороге квартиры, Марийка увидела ее будто при вспышке огня.
— Если я не вовремя, — промолвила Варя, — ты просто скажи, без церемоний. Нет, в самом деле, может что-то у вас… или у тебя… какая-то работа?
— Нет, нет, Варя, — замахала руками Марийка. — Я тебе очень, очень рада! А работа обычная — уроки!
— Я и пришла поучиться у тебя… как готовить уроки. Чтобы так отвечать в классе, как ты, надо знать какой-то секрет. Я немного не так сказала — не секрет пусть, а метод, что ли.
— Садись, Варя. Нет, сначала, конечно, раздевайся. Пальто давай сюда. Секрет страшный, но тебе открою в знак дружбы.
Варя вспыхнула:
— Дружба? Со мной? Ну, ты…
— Ничего не «ну»! — горячо воскликнула Марийка. — Вот у меня предчувствие, что мы будем с тобой искренними подругами.
— Ой, далеко мне до тебя, — покачала головой Варя. — А все-таки не хочется быть в классе последней!
Допоздна сидели одноклассницы за уроками. Вари тяжело давались геометрия и алгебра. В тот вечер они вдвоем с Марийкой решили немало задач.
— Нужна практика, — говорила Марийка. — Иногда смотришь — прехитрая задача, просто — ребус! Кстати, ты любишь разгадывать ребусы? Я — ужасно, и сама люблю их придумывать. Ну, вот такая задача. Как за нее браться, и с чего начинать? Начнешь подходить с этой стороны, с другой, думаешь: неужели же задача хитрее меня? А может, я забыла какую-то формулу? Бывает, что и не решишь сразу, отложишь тетрадь, пойдешь прогуляться. А в голове так и мелькает: периметр, треугольник, гипотенуза, конус… Придешь, снова сядешь, вчитываешься, размышляешь: а что если вот так? И точно, схватила за ниточку, весь клубок начал распутываться. Но если у тебя слабо с теорией, тогда задачи не решишь. Я по себе знаю, Варюша. Ну, а еще, кроме теории, надо научиться оттачивать свою мысль.
Варя улыбнулась.
— Но по этой науке, кажется, учебника нет?
— Ничего, научишься без учебника. Нужна тренировка.
Лукашевич осталась у Марийки ночевать. Подруги долго не спали.
За окном давно уже стих городской гам, только вьюга не стихала, бросала в оконные стекла снег, завивал ветер.
— А где-то в горах, — задумчиво говорила Марийка, — где-то на Памире или Тянь-Шане стоит обсерватория. Представь, Варенька, уже месяц гудит вьюга, единственную горную дорогу к обсерватории замело. Наблюдать небо уже нельзя, над скалами и бездонными пропастями, над всем Памиром висит мутная непроглядная мгла. А буря там не такая, как здесь. Срывает с обсерватории крышу, вокруг все ревет, свистит, воет. Уныло, правда? А небольшой коллектив советских людей — на посту. Долгими вечерами они собираются вместе, слушают радио. Звуки прерываются, их заглушает буря…
— Лучше не обсерватория, — сказала Варя, — а метеорологическая станция. Я когда-то хотела стать метеорологом. Предсказывать погоду для всей страны — правда, это очень интересно?