— Не исключено. Такие большие камни попадаются чрезвычайно редко.
— Ну и хорошо, буду считать, что она самая, и радоваться. Могу я просить пана оказать мне услугу?
— Охотно, если это в моих силах.
— Если появится пан Люциан... Оставлю вам свой телефон. Видите ли, это я заинтересована во встрече с ним, а не он со мной. И пан Корецкий, наш общий знакомый, тоже хотел бы с ним встретиться. Я разыскивала пана Люциана, но он переехал, и адрес его никто не знает. Пожалуйста, попросите его позвонить мне. Или Корецким, их телефон наверняка у него есть. Впрочем, вот он, записываю на всякий случай.
— Разумеется, мне это нетрудно сделать. А если спросит, зачем он вам? По какому делу?
— Никаких секретов, ясно — по янтарному. Пан Корецкий — любитель-камнерез, а я, сами видите, сдвинулась на янтаре, меня все интересует. Знаете, больше всего я, пожалуй, люблю собирать янтарь, у меня и одежда есть подходящая, и специальный сачок, знаете, такой, на длинной ручке, им из моря янтарный мусор на берег выволакивается. Ведь никогда не известно, что человеку подвернется...
Видимо, мастер понял и оценил овладевшую мною страсть, потому что расчувствовался и пообещал обязательно позвонить. Я обрела надежду разыскать наконец Люциана Орешника.
* * *
Прошло не меньше года, пока до меня добралось письмо из Алжира с информацией о Фермеле. Оказывается, у него закончился срок контракта и он уехал из Алжира, но не на родину, а куда-то в Европу. Может, даже в Штаты, никто не знает точно куда. Таинственный Рысик, до которого я все-таки добралась, уверял — понятия не имеет, куда подевался его приятель, надо подождать, обязательно сам объявится рано или поздно, квартира — это вам не хухры-мухры, не бросит ее за здорово живешь. Так или иначе, Фермель оказался недоступным, я могла на нем крест поставить.
Мой бесподобный Кумир все эти янтарные изыскания воспринял без малейшего энтузиазма. Слова доброго не услышала я от него, рассказав о некоторых моих успехах в этой области, — напротив, отругал меня за то, что лезу не в свое дело. Решительно отказался «участвовать в авантюре», да еще и забрал все, что принес, уверяя, что понадобилось самому. Для чего, интересно? Янтарь полировать собрался?
Все это настолько вывело меня из себя, что очередной год я почти целиком посвятила заграничным вояжам, а вояжи, как известно, в те времена требовали усилий немалых Зато за рубежом я не только развеяла тоску-печаль, но и привезла оттуда «крафта», малолитражку, что, собственно, и было главной целью заморской поездки. А заодно кое-какой инструмент для обработки янтаря, в том числе совершенно неизвестные у нас фрезы, оказавшиеся просто бесценными. Теперь остановка была за янтарем, и я стала все чаще подумывать о Вислинской косе.
Пан Люциан так мне и не позвонил, хотя у Адамчика появлялся, продал ему немного сырья. Пан Адам был ярко выраженным представителем тех на родных умельцев, что благодаря дарованному Господом таланту могли бы зарабатывать очень приличные деньги, но вот продавать свои изделия таланта не хватало. То, что производили по заказу родных и знакомых, или отдавали за бесценок, или в лучшем случае возмещали стоимость материала. К сожалению, Тося была столь же бездарна в деловых вопросах, а я не могла взять на себя функции менеджера, ибо сама такая. В тот вечер, когда к ним явился с янтарем пан Люциан, Адамчик до того разволновался, что я у него совсем вылетела из головы, в чем он и признался с обезоруживающей искренностью, позвонив мне лишь после ухода купца.
Единственная польза от появления у Адамчика пана Орешника для меня заключалась в том, что я сделала наблюдение: он сам пришел к Адамчику, а не Адамчик к нему. Для чего мне такое наблюдение, пока сама не знала.
А мой Кумир тем временем доставлял мне одни неприятности и задавал загадки. Скачала заявил — дескать, изучает проблему контрабанды янтаря. Почему же в Варшаве? Затем потребовал, чтобы я перестала вмешиваться в янтарную аферу, причем как раз тогда, когда я перестала сама по себе, занявшись оформлением документом для выезда за границу. Потом отругал меня за пана Люциана, Валтасара и Франека, не пояснив почему и велев терпеливо ждать — неизвестно чего. Ну и напоследок возложил на меня вину за все на свете. Во всяком случае, из его обвинительной речи я поняла — это я убила молодую пару, добывшую немерено отборного янтаря, я утопила Флориана, и предостерегала преступников, я занималась контрабандой янтаря за границу, я посеяла янтарь с золотой мухой и по моей вине навсегда потеряна Янтарная комната. Под непосильным бременем всех этих обвинений я офонарела и скисла в самый неподходящий момент, руки опустились, и я опять, уже пятый год подряд, не поехала на косу.
Казалось бы — пара пустяков, всего-то четыре часа езды на машине, ничего не стоит выбраться на побережье, а как-то не получалось. Летом туда ехать не имело смысла, осенью не хотелось, лучше всего, по опыту знала, — под конец зимы и ранней весной, и тут-то как раз Драгоценный и устроил мне веселую жизнь. Время шло, я малость отошла, но ехать в мае и июне — безумие, на побережье вместо янтаря толпы отдыхающих. А потом вышла из строя моя машина. От старости.
Денег на новую не было, ехать же на перекладных свыше моих сил. Слишком тяжелый багаж приходилось тащить с собой: теплая одежда, резиновая обувка, множество вещей, необходимых для сносного существования в суровом климате, — все это исключало путешествие с тремя пересадками. Правда, сильному мужчине справиться с такими тяжестями — раз плюнуть, но как раз мой личный сильный мужчина капризничал и упирался. 3адавал глупые вопросы: за кого я его принимаю или откуда взять четыре руки, из чего я сделала вывод, что если раньше, возможно, он и любил меня, то теперь перестал.
Вывод оказался правильным.
Поэтому, когда на свет божий появилась некая дама... Нет, еще до дамы я уже созрела. Последним же гвоздем, вбитым в гроб нашей совместной жизни, стал его блокнот. Имелось у Драгоценного нечто такое, что он именовал блокнотом, на самом же деле пухлая кипа разлетающихся листков бумаги, стянутых резинкой. Вечно он в нем копался, разыскивая нужный телефон или что-то записывая. Разумеется, это я виновата. Нет, меня не обвиняли в краже, просто я вечно нервировала человека, совсем задергала, и вот теперь по моей вине потеряны плоды, почитай, всей жизни. Лично я считала, что плоды всей жизни следовало бы хранить поаккуратнее, не заносить на потрепанные и помятые листки и не таскать в кармане, а класть хотя бы в ящик стола или в какую папку. Лучше, конечно, в ящик, — ящик труднее потерять. Я даже осмелилась что-то в этом духе пробормотать вслух и узнала, что есть в мире женщины, намного превосходящие меня по душевной отзывчивости и прочим качествам.
Да черт с ней, пусть превосходит! И все-таки напереживалась я порядочно. Какое-то время вообще не могла ничем заниматься. Не везет мне с мужчинами, проклятие какое-то довлеет надо мной, что ли? А возможно, все дело в том, что я сама выбираю неподходящих? Ведь надо честно признаться — это я их выбираю, а не они меня. И каждый раз дело кончается таким плачевным результатом.
От переживаний решила лечиться работой, повкалывала как следует и смогла купить машину, правда скромненькую. И тогда подумалось, что до конца оправиться мне поможет только янтарь.
Драгоценный окончательно меня покинул. Возможно, мне не следовало фордыбачиться, но у кого же хватит терпения? Итак, я сама поставила крест на некогда желанном мужчине и отправилась одна искать забвения.
Со времени моего последнего посещения косы прошло ровно десять лет.
* * *
Вот такая ретроспекция проносилась в голове с быстротой порядочно разветвленной молнии, пока я в ванной наслаждалась зрелищем Вальдемарова янтаря.
Оказалось, что лекарство я выбрала правильно. Приехала сюда вся несчастная, разочарованная в жизни, вся на нервах, и хватило первой же растаявшей лужи с чернеющими подо льдом водорослями, как все во мне так и всколыхнулось. Переполнявшее сердце отчаяние как-то само собой сменилось упоением. Я вдруг осознала — и хорошо, что одна, никто не нарушит счастья, никакой Драгоценный не станет поучать меня, не надо его уламывать, а главное, делиться с ним добычей, все, что найду, — мое!