А потом Джонотан, которого в этот день выгнали с его капитанской роли, едва ли не упал в каюту вместе с ней, и Агата рассмеялась, когда внезапно оказалась у его груди. Снова, как в начале плавания, когда море будто шутило над ней и вволю кидало в объятия самого желанного на свете мужчины. И сейчас этот мужчина коварно улыбнулся, снова упираясь обеими руками по сторонам от неё, чтобы удержать на месте, и нежно провёл ладонью по её щеке.
– Я ошибался. Прости, что втянул тебя во всё это, Агата. Я был так ослеплён своей местью, что думал, это путешествие расставит всё на свои места. Так и случилось, но… Прости за то, что пришлось пережить. А ещё я не думал, что ты осмелишься заключить с ним договор.
– О, ты ещё плохо знаешь меня, Джонотан. Я умею быть очень упрямой.
– Нет-нет, это я знаю прекрасно! – рассмеялся он.
– А теперь я прошу, Джонотан. Пожалуйста. Поцелуй меня, – потребовала Агата с затаённым смехом и предчувствием грозы.
– Как долго я мечтал это услышать, кирия ди Эмери…
– Теперь кирия ди Арс.
– Тебе идёт, – Джонотан кивнул и прижался к ней губами. Сначала легко касаясь скулы, щеки, скользя дыханием ниже… И наконец так долгожданно приникая к губам.
«Госпожа Дикарка», будто подчиняясь воле своего капитана и повелителя, послушно ухнула между волнами, вызвав волнующее чувство падения… но не в пропасть, нет. Агата подалась вперёд и сама прильнула к самым горячим и сводящим с ума губам.
Джонотан скинул с плеч камзол, оставшись в тонкой рубашке, под которой проступали такие приятные – она помнила по танцу с клинками – напряжённые мышцы. Воспоминание снова бросило в жар.
Не помня себя от волнения, Агата провела ладонями по его талии и проникла под рубашку, которую вытащила из-под широкого пояса. Джонотан выдохнул с низким стоном и снова впился в неё поцелуем.
Сложно было сказать, падала она потому, что корабль качало, или потому, что от сильных чувств подгибались ноги, но Джонотан чутко ловил её и удерживал в крепких объятиях, ещё сильнее распаляя жар.
– Джонотан… – ахнула Агата, когда в следующий раз они уже не устояли и сначала ударились о стенку каюты, обитую тканью, а потом добрели до постели.
– Да, моя госпожа…
– Только не смей называть меня дикаркой.
Джонотан рассмеялся, но быстро стал серьёзнее, когда взглянул в её глаза и убрал окончательно растрёпанные ветром волосы. Провёл обеими ладонями по её лицу, оглаживая так нежно и с такой любовью, что замирало сердце. Он обнял её лицо обеими ладонями, скользнул большими пальцами по щекам и прежде, чем склониться и поцеловать, прошептал дразняще:
– Спорим, что ты попросишь этого первая?..
– Я тебя… точно убью.
– Я предусмотрительно спрятал всё острое в этой каюте, – рассмеялся он, хотя в его взгляде всё ломалось и плавилось от той волны нежности, что она ощущала. – Хотя, конечно, ты была хороша и с канделябром…
Джонотан провёл губами по её шее, жарко прикусил кожу, обжёг новым поцелуем ямку между ключиц, а Агата впилась пальцами в его волосы, шепнув:
– Тогда спорим! И ты снова проиграешь, Джонотан ди Арс.
Эпилог
Ветер ударил сильнее. Альбатрос, расправив крылья, парил над идущим под всеми парусами кораблём. Рассветное солнце золотило его металлические части и отливало розовым и персиковым на натянутых до предела полотнах парусов.
Что-то было волшебное в том, как плавно и величественно судно рассекало подёрнутый рябью морской простор, оставляя пенистый след и столь же величественно расходившиеся до берега волны.
Альбатрос, провожающий корабль, взмахнул крыльями и проскользил в вышине дальше, уходя за перистые облака, а над мачтами «Госпожи Дикарки» послышались крики чаек – предвестники скорой суши.
Вся природа, казалось, любовалась этой умиротворяющей картиной: крепкий ровный ветер, играющий всеми цветами рассвет, что рассеивал дымку над горизонтом, и светлые паруса, белеющие в море и издали похожие на гигантских птиц…
– Да грёбаная ты креветка! – ругнулся Вильхельм, наблюдая за тем, как из-за энергичного встряхивания с пера упала жирная, как каракатица, капля чернил и растеклась на буквах, которые он выводил с невиданным для себя старанием.
«Агата простонала, подставляя под его поцелуи…»
Что подставляла теперь уже кирия ди Арс и кому, больше не представлялось возможным разобрать.
Дверь в небольшую каюту начала со скрипом открываться. Вильхельм скомкал лист бумаги, весьма коряво исписанный с разных сторон, и бросил его на пол. Глядя на дверь, он закинул руки за голову и терпеливо ждал.