– Просыпайся, птичка!
Под сомкнутые веки хлынул свет, и Агата вскочила, распахивая глаза, пытаясь унять бешеное сердцебиение и с трудом осознавая, что сидит одна посреди огромной кровати в ворохе подушек и сбившихся простыней. Затканное вышивкой тяжёлое одеяло она скинула на пол ещё вечером. Тонкая ночная сорочка задралась до талии и сползла с плеча, растрепавшиеся от беспокойного сна волосы липли к влажному лбу; в комнате душно пахло благовониями, палочка которых, забытая с вечера, ещё тлела на низком столике в углу комнаты.
– Совсем разоспалась, красавица, – добродушно пожурила Фадия, распахивая окна и впуская с солнечным светом тёплый, пахнущий влажной землёй и зеленью ветер. – Через несколько часов станет совсем жарко, а так успеешь прогуляться в саду до уроков.
– До уроков? – переспросила Агата, моргая от ярких лучей, играющих на золотой вышивке балдахина, и потирая пылающие щёки. И резко тряхнула головой. – Вы не знаете, что с нашим капитаном, Джонотаном ди Арсом?
Сон был таким ярким, что она слезла с кровати и проверила, не спрятался ли там Джонотан, как уже делал однажды. Но там нашлись только вчерашние злополучные тапочки. Приснится же такое!
Вчера их разговор с отцом прервала Фадия, столь решительно выпроводившая отца из её покоев, что Агате не удалось выяснить хоть что-то про Джонотана. Ей не хотелось верить, что он до сих пор в темнице.
Разговор с отцом оставил гнетущее впечатление: Агата и без того чувствовала себя преданной, но то, что злополучный артефакт не работал, стало неприятным открытием.
– Перестань! – Фадия упёрла руки в бока. – Перестань думать о других мужчинах, когда перед тобой стоит важнейшая задача: соединиться святыми узами брака с самим Орханом, чья власть и могущество…
– Я просто беспокоюсь о его жизни и свободе, – перебила Агата. – Мы должны отплатить ему за то, что он доставил нас сюда в целости и сохранности, довёз до берегов священного Шарракума вопреки сильнейшему шторму и жестоким пиратам. Можно ли узнать, освободил ли его милостивый и справедливый Орхан?
– Я узнаю, деточка, но не говори об этом ни с кем больше! – сурово припечатала Фадия и тут же сменила тон на елейный и вкрадчивый: – Господин Орхан, да даруют боги вам двоим своё благословение и долгие ночи, между тем, очень доволен вчерашней встречей.
Агата вскинула брови.
– Неужели?
Фадия заговорщицки подмигнула, прошла, переваливаясь, до умывального столика и посмотрела на Агату с такой гордостью, словно расположение Орхана было лично её заслугой:
– Ты так удачно потеряла свою туфлю. Так и знала, что ты не так проста, как кажешься, птичка. А теперь умываться и гулять! Свежий воздух очень полезен для цвета лица. Иди-ка сюда!
– Так что за уроки? – уточнила Агата, пока Фадия лила воду на её сложенные лодочкой ладони из большого серебряного кувшина с тонким носиком.
– Господин специально пригласил девушек из дома любви, чтобы они научили тебя всем премудростям и ты знала, как угодить господину под вашей первой луной.
– Под первой луной, – задумчиво повторила Агата, надеясь, что просто неправильно поняла подтекст.
– Да, обряд продлится до заката солнца, после чего вас с господином Орханом оставят одних, – Фадия демонстративно мечтательно закатила глаза, а потом неожиданно пристально посмотрела на Агату. – Ты ведь знаешь, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине?
Агата моргнула, сильно удивившись вопросу, который у неё на родине был верхом неприличия. Конечно же, все девицы на выданье только об этом и говорили, тайком передавая друг другу запретные романы с пикантными подробностями (обложка от молитвослова отлично подходила по размеру большинству изданий) и посмеиваясь и краснея на балах и приёмах под прикрытием вееров.
У Агаты тоже было припрятано несколько подобных, необычайно полезных для развития воображения книжиц, но, разумеется, как приличная кирия, она и помыслить не могла, чтобы в подобном признаться. К тому же, до недавнего времени она была совершенно уверена, что с ней-то подобное может произойти только в законном браке, который казался таким далеким, что мечты о любви и о такой влекущей воображение близости иногда заходили неприлично далеко относительно морали, вкладываемой юным девушкам в головы.