Предупреждение зародило неприятную волну тревоги, магия колыхнулась, словно хотела успокоить тревожно сжавшееся от нехорошего предчувствия сердце.
– Ты хорошо осведомлён, – Джонотан не стремился выведывать секреты тени, но то, как ловко тот провёл его по городу и в хорошо защищённый дом Орхана, вызывало смутную тревогу.
– Приглядываю за сестрой, – коротко бросил Десир, и Джонотан не стал уточнять, работает ли она в доме или попала в гарем наложницей.
Скорее всего, первое, но и она сама, и Десир вполне могли желать ей второго. Это было сложно понять, но за те пару лет, что Джонотан провёл на Востоке, принимать подобные традиции он научился.
Они поднялись по спрятанной в стене винтовой лестнице, сложенной из грубо отёсанного известняка все того же скучного серого цвета. Солнечный свет золотыми полосами лился сквозь узкие, снаружи наверняка и вовсе неразличимые, щели между камнями. Считающий на всякий случай ступени Джонотан прикинул, что, должно быть, они уже выше второго этажа, когда лестница привела их на узкую, пару ступней шириной площадку перед низкой деревянной дверью.
– Только посмотришь, – почти беззвучно прошептал Десир. Джонотан скорее догадался по смыслу и движению губ, нежели расслышал слова, и кивнул в знак согласия.
Комнатушка за дверью была маленькой и тесной – душный каменный мешок, где они едва уместились вдвоём. Зато маленькое окошко располагалось в основании купола, раскинувшегося над пышно украшенным шёлковыми занавесями и живыми цветами залом, где в эту самую минуты были накрыты столы.
Джонотан думал, что с такой высоты ему придётся долго высматривать Агату, но сразу нашёл её, хоть в первые мгновения подумал, что обознался.
Она была единственной женщиной за низким круглым столом и непринуждённо сидела на подушке, как и остальные сотрапезники, изящно подобрав под себя ноги.
В первое мгновение, когда он только её разглядел, Джонотан тихо вздохнул и понял, что всё это время не дышал вовсе: так боялся увидеть её испуганной, сломленной и несчастной. Но Агата – его Агата! – всё так же высоко держала подбородок и улыбалась так ослепительно, что тепло её улыбки пробиралось куда-то в его сердце. Он точно знал, как в этот момент насмешливо сияют её глаза, как именно изгибаются нежные губы. И был так рад видеть, что с ней всё в порядке, что не сразу обратил внимание, во что она одета и как неприлично близко сидит к благосклонно улыбающемуся Орхану.
Джонотан был слишком высоко под куполом, но даже с такого расстояния он мог рассмотреть нежную кожу под тончайшей блузой в ануарском стиле, и как переливается золото, которое невеста принимает только добровольно и только в день помолвки.
Джонотан нахмурился, растянувшись на каменном полу и прильнув к окошку в безотчетной попытке уловить хотя бы обрывки разговора, но услышал только собственное грохочущее в ушах сердце.
А когда Агата подалась немного вперёд и Орхан начал кормить её с рук, когда его унизанные перстнями и кольцами пальцы дотронулись до её приоткрытых, словно в ожидании ласки, губ, вновь всколыхнулось то тёмное и страшное, что обуяло Джонотана перед побегом из темницы.
Пальцы безуспешно впились в камень, будто одной мыслью он мог бы разрушить его и всё вокруг. Магия рвалась изнутри, чтобы смять, разорвать, сломать тех, кто забирал Агату, его Агату, которую он готов был оберегать ценой своей жизни.
А она сидела, улыбаясь, и не было ничего дерзкого, своевольного и непокорного в этой восточной статуэтке, закутанной в дорогие ткани, выставляющие её напоказ.
Джонотан сжал кулаки, когда она вновь улыбнулась. Истинная дочь своего отца! Как же легко она забыла и, кажется, вовсе не волновалась, что он подыхает где-то в темнице – или вовсе уже казнён! Впрочем, кириос ди Эмери, сидящий за этим же столом и благосклонно поглядывающий на то, как его полураздетая дочь любезничает с Орханом, вполне мог ей сказать, что Джонотан убит.
Джонотан вспомнил своё обещание убить его, и теперь оно стало ещё ярче. Если Сезар ди Эмери считал, что может безнаказанно убить его родителей, забрать себе всё, уничтожить его самого, как ставшего ненужным свидетеля его греха, то он глубоко ошибся.
Джонотан ди Арс уже давно не тот мальчишка, что слепо верил опекуну и единственному взрослому, протянувшему руку сироте. Рука оказалась рукой убийцы и предателя, – и этот предатель заплатит за всё сполна. Джонотан с глухой тоской подумал, что именно его безумная, неостановимая любовь к Агате столько лет позволяла ему закрывать глаза и так слепо верить её отцу, ведь не могло же чудовище подарить жизнь самому светлому и яркому солнцу в его жизни.