Однако смерть могла происходить не только в качестве кары за какие-либо проступки, но и как естественное завершение человеческой жизни, ниспосланной и предопределенной Небом. По-видимому, именно это имел в виду Мунке-ка'ан в беседе с послом французского короля францисканцем Вильгельмом де Рубруком, который передал ее в отчете о своем путешествии (1255): «"Nos Moal", inquit, "credimus quod non sit nisi unus Deus, per quern vivimus et per quern morimur, et ad ipsum habemus rectum cor"» 'Мы, Моалы, — сказал он, — верим, что существует только единый Бог, благодаря которому мы живем и умираем (курсив мой. — П.Р.), и именно поэтому имеем прямое сердце' (Itinerarium. XXXIV. 2, пер. А.Ю.).
Представления о том, что Небо может как даровать жизнь, так и отнимать ее, а также воскрешать из мертвых, нашли отражение и в одном из важнейших памятников среднемонгольского языка — словаре «Мукаддимат ал-Адаб». Рукопись этого четырехъязычного (арабско-персидско-тюркско-монгольского) словаря датируется 1492 г. и представляет собой копию арабско-персидского словаря аз-Замахшари (1075–1144), который в неизвестное время (предположительно в XIV в.) был дополнен тюркским и монгольским языковым материалом, переданным в арабской графике. Хорошо известный лингвистам, данный словарь никогда ранее не использовался в качестве источника этнографических данных, хотя содержащиеся в нем сведения представляют огромный интерес для специалистов по культуре средневековых монголов. Безусловно, при изучении словаря нужно принимать во внимание очевидное исламское влияние, которое ко времени составления памятника испытала на себе западная часть монгольского мира, но в тоже время сложно отрицать и тот факт, что словарь сохранил целый ряд весьма архаичных слов и выражений, которые отображают различные аспекты монгольской культуры еще доисламского периода. В частности, «Мукаддимат ал-Адаб» содержит определенное число контекстов, в которых идея получения и лишения жизни напрямую соотносится с вмешательством божественного Неба: к примеру, alaba tü:ni tengri 'тенгри убил его'[81], ükuüilbe tedeni tengri 'тенгри их предал смерти'[82], но также amidu kibe tengri ükükseni 'тенгри воскресил мертвеца'[83], amidu kibe tü:ni tengri 'тенгри воскресил его'[84], tengri qoina orqiba amiduluq 'тенгри отсрочил его смертный час'[85], tonilyaba tü:ni. tengri üküleise 'тенгри спас его от гибели'[86], amiduluq ögbe öimadu tengri 'тенгри дал тебе жизнь'[87], boljal ögbe tengri tü:ni nasundu 'тенгри дал срок длительности его жизни'[88], urtu kibe tengri tü:ni [na]suni 'тенгри сделал его жизнь долгой'[89], urtu nasutu kibe tü:ni tengri 'тенгри дал ему долгую жизнь'[90].
Таким образом, можно согласиться с Ж.-П. Ру в том, что Небо в имперских культурах средневековых кочевников Центральной Азии выступало главной причиной смерти, «основным убийцей»[91]. Однако это не означает, что вытесненная культом Неба на периферию культурной жизни шаманистическая концепция смерти полностью утратила свое влияние и значимость. Уступив лидирующие позиции в обществе более могущественному сопернику, шаманизм нашел возможности сосуществовать с ним на основе своеобразного религиозного консенсуса, когда за культом Неба закреплялись важнейшие религиозные функции общеимперского характера, а в компетенции шаманизма оставались культовые действия более низкого статуса, относящиеся к сфере семейно-родовой обрядности. При этом предметные области культа Неба и шаманизма не находились друг с другом в строго дополнительном распределении — значительный пласт религиозных представлений выступал своего рода общим ресурсом для обеих составляющих системы двоеверия, каждая из которых задействовала его по своему усмотрению и интерпретировала в соответствии со своими собственными объяснительными принципами. К этому общему ресурсу, вероятно, принадлежали и представления о смерти у средневековых монголов. Иначе было бы сложно понять, почему наряду с вполне логичным для официальной доктрины объяснением смерти волей, приказом или попустительством Вечного Неба мы находим также примеры ее альтернативной трактовки в духе старых шаманистических верований — как результат действий злых духов или колдовства. Так, Киракос Гандзакеци (1201–1272) в своей «Истории Армении» (начата в 1241, закончена в 1265 г.) пишет о монголах: «А когда кто-либо из них умирал или если убивали кого, то, бывало, много дней подряд возили [его труп] с собой, поскольку, [как им казалось], бес, вселившийся в него, говорил вздор и долго бормотал» (Киракос Гандзакеци, с. 173).
91