Джувайни выдает желаемое за действительное, когда полагает, что возможно объединить «достоинства ислама с властью над миром». Единство империи и благополучие правящего дома диктовали соблюдение Ясы, а Яса устанавливала приоритет имперских законов над религиозными законами. На практике мусульман устраивал закон о свободе их вероисповедания, но не устраивало то, что такая же свобода дана и другим конфессиям. Скрытый конфликт можно обозначить как противостояние Ясы и Корана, Тенгри и Аллаха. Только с распадом Монгольской империи в середине XIV в. ислам восторжествовал в Золотой Орде, Иране и Чагатайском улусе.
Возникает вопрос: все ли наблюдатели осознавали новизну момента и, второе, как они, признавая собственную веру сверхценностью, определяли ценность монгольской доктрины? Немногие понимали существо вопроса. Но те, кто понимал, а в их число входит и Роджер Бэкон, рисуют поразительную картину.
Странность в том, что политоним «тартары» (под которым следует понимать «монголы») был воспринят западными интеллектуалами как этнорелигиозная идентификация. С позиции внешних наблюдателей, монгольская элита выглядит как военно-религиозный орден, что отчасти соответствует сословной корпоративности гвардии великого хана.
И наоборот, было бы наивностью полагать, что монгольская элита не понимала существа разногласий между духовной и светской властью на Западе. По свидетельству Салимбене, между ханом Гуюком и Иоанном де Плано Карпини состоялся такой разговор: «Он спросил, сколько властителей в западных странах; и Иоанн ответил, что два: папа и император, и что эти двое предоставляют власть всем остальным. Еще он спросил: кто из этих двух главный. И брат Иоанн, ответив, что главный — папа, достал послание папы и отдал ему» (Салимбене де Адам, с. 225). Через тридцать лет точно такой же диалог произошел между ханом Хубилаем и братьями Николо и Матвеем Поло (Марко Поло, с. 46).
Папа римский декларировал свою духовную власть над миром, но при этом предполагалось, что духовная власть выше светской. Салимбене, сторонник папы, описывает причину разногласий между Иннокентием IV и императором Фридрихом II, которая, несомненно, заключалась в борьбе за власть. «Фридрих почти всегда любил ссориться с Церковью и многократно подвергал ее нападкам — ту, которая его вскормила, защитила и вознесла. В Бога он нисколько не верил. Он был хитрым, изворотливым, алчным, любящим роскошь, злокозненным, злобным человеком. Но иногда он обнаруживал хорошие качества — когда хотел выказать благорасположение и обходительность; он любил развлечения, был приятным, ласковым, деятельным; умел читать, писать и петь, а также сочинял кантилены и песни; он был красивым человеком, хорошо сложенным, но среднего роста. Я видел его и некогда почитал. <…> Он также мог говорить на многих и различных языках. Короче говоря, если бы он был верным католиком и любил Бога и Церковь и свою душу, мало бы нашлось в мире правителей, равных ему. Но так как написано, что "малая закваска квасит все тесто" (1 Кор. 5, 6), он перечеркнул все свои хорошие качества тем, что преследовал Церковь Божию. Он не стал бы ее преследовать, если бы любил свою душу и Бога» (Салимбене де Адам, с. 381). В течение всего Средневековья отношения глав христианского мира демонстрировали соперничество церковной и светской иерархий, священников и воинов. Каждая из сторон пыталась разрешить конфликт в свою пользу. Соединяя обе власти в своем лице, папа становился императором, король становился священником. По словам Жака Ле Гоффа, «идея вселенской империи в последний раз облачилась в ослепительные одеяния при Фридрихе II, увенчавшем свои юридические притязания на всемирное верховенство эсхатологическими аргументами. В то время как его противники видели в нем Антихриста или предтечу Антихриста, он представлял себя "императором конца времен", спасителем, который приведет мир к золотому веку — "дивной неизменчивости", новым Адамом, новым Августином, почти что новым Христом»[23].
В 1246 г. Даниил Галицкий должен был выбрать себе сюзерена: либо папу римского, либо монгольского хана. Князь вступил в переговоры с курией. Вот послание папы: «Светлейшему королю Руси епископ Иннокентий, раб рабов божьих. Поелику мы намерены удостоить тебя и королевство твое, как новую ниву [Господню], особой милости и благоволения, то охотно вняли твоим мольбам и благожелательно выслушали просьбы твои, уповая на милость Бога. Склоненные твоими мольбами, мы принимаем тебя и означенное королевство под покровительство святого Петра и наше, [что] и подтверждаем настоящим письмом. Да не будет никому из людей позволено нарушать эту страницу нашего покровительства или в безрассудной дерзости выступать против него. Если же кто-либо осмелится это сделать, то пусть он знает, что испытает на себе гнев всемогущего Бога и святых апостолов Петра и Павла. Дано в Лионе, в пятые ноны мая, третий год понтификата [3 мая 1246 г.]»[24].
24