Нельзя не заметить, что Ключевский подчеркивает не только зло, но и благо монгольского нашествия, что в силу существующих мифов звучит странно, но тем не менее является фактом.
«Прежде всего татары стали в отношение порабощенной ими Руси, устранявшее или облегчавшее многие затруднения, какие создавали себе и своей стране северно-русские князья. Ордынские ханы не навязывали Руси каких-либо своих порядков, довольствуясь данью, даже плохо вникали в порядок там действовавший. Да и трудно было вникнуть в него, потому, что в отношениях между тамошними князьями нельзя было усмотреть никакого порядка. С этой стороны верхневолжские Всеволодовичи стояли гораздо ниже своих предков, днепровских Ярославичей. У тех мелькали в головах хоть шаткие идеи старшинства и земского долга; эти идеи иногда направляли их отношения и сообщали им хотя бы тень права. Всеволодовичи XIII в. в большинстве плохо помнили старое родовое и земское предание и еще меньше чтили его, были свободны от чувства родства и общественного долга. Юрий московский в Орде возмутил даже татар своим родственным бесчувствием при виде изуродованного трупа Михаила Тверского, валяющегося нагим у палатки. В опустошенном общественном сознании оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата. Только образ Александра Невского несколько прикрывал ужас одичания и братского озлобления в среде русских правителей, родных или двоюродных братьев, дядей и племянников. Если бы они были предоставлены вполне самим себе, они разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собой удельные лоскутья. Но княжества тогдашней Северной Руси были не самостоятельными владения, а даннические «улусы» татар; их князья звались холопами «вольного царя», как величали у нас ордынского хана. Власть этого хана давала хотя призрак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей. Правда, и в волжском Сарае напрасно было искать права. Великокняжеский владимирский стол был там предметом торга и переторжки; покупной ханский ярлык покрывал всякую неправду. Но обижаемый не всегда тотчас хватался за оружие, а ехал искать защиты у хана, и не всегда безуспешно. Гроза ханского гнева сдерживала забияк; милостью, т. е. произволом, хана не раз предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода III запутывать дела своей земли. Русские летописцы не напрасно называли поганых батогом божиим, вразумлявшим грешников, чтобы привести их на путь покаяния.» (Ключевский, т. 2, с. 41–42).
Что же следует из объективного анализа великого русского историка? Что если обратиться к средневековой истории любых других стран, например, Франции законодательницы «мод» средневековья, то и там мы увидим те же самые явления: торги и переторжки за право владения той или иной землей, всякую неправду королевского решения, беспрерывную борьбу за власть на всех ее уровнях, борьбу, где все средства «хороши» вплоть до лишения жизни: от «нечестного» (тайного убийства, вероломства, обмана сюзерена и тому подобных «норм» средневековой жизни) до «честного» (поединки, сражения, войны), что король и там старался быть верховным судьей в распрях, а если была возможность, то и играть роль батога божия.
К истории какой бы из стран мы ни обратились, мы видим несколько неизменных «Что». Что благо, которое несет любая власть, сводится к установлению относительного порядка. Что ради порядка личность и общество готово терпеть насилие государства над собой. Что любая власть является идеальной только в умозрительных конструкциях. Что древние римляне не зря говорили: «пусть плохой закон, но закон».