- Он - великий князь, имеет право! И к тебе он милость проявил - ты ведь против него выступил, когда он в Орде был. Мог бы вообще тебя татарам отдать, - с воодушевлением возразила княгиня.
- А ты бы и рада была, да? - подскочил к ней Борис. - Я же, по-твоему, никто, пустое место. Что глядишь, ведьма? Что ты хочешь от меня, тварь ненасытная?
Он в ярости кинулся к ней и, схватив подушку, начал было душить жену, но сразу же опомнился, провел рукой по лицу, будто стряхивая какое-то марево, и быстро вышел.
Устинья какое-то время сидела неподвижно, приложив руку к оцарапанной шее. Потом она заметила, что князь выронил письмо, подняла его и пробежала глазами по строчкам.
Матрена, переждав, пока Борис уйдет к себе, вернулась и стала разбирать привезенные вещи, причитая:
- Самые холодные комнаты дали. Вот уж видно не шибко вашего мужа тут уважают.
Но Устинья думала о другом:
- Как бы он лишнего не ляпнул на совете. Дорого бы я дала, чтобы послушать, о чем они там будут спорить.
- Эх, госпожа моя! - вздохнула Матрена. - Все ж таки правду свекровь твоя покойная говорила: юродивая ты у меня. Вот родила бы ребеночка - вмиг бы дурь из головы вышибло.
Когда Борис вернулся после совещания, он молча подошел к Устинье и сел рядом с ней. Его будто магнитом тянуло к жене, когда нужно было принять важное решение. Он никогда бы не признался себе в этом, но втайне он рассчитывал на совет княгини.
- Ну? О чем говорили? - нетерпеливо спросила она.
- А тебе какое дело? Решила и впрямь головой моей стать? - огрызнулся Борис.
- Что ты сказал им, милый? - настаивала У стинья.
- Татары к войне готовятся. Скорее всего, едут за пополнением для своего войска. Самое время бунт поднять.
- А потом подоспеют татары, и всех бунтовщиков - на дыбу, - возразила она. -Уймись, князь! Не время еще.
- То ты хочешь, чтобы я действовал, то унимаешь, - вскричал Борис. - Что, мне на совете завтра трусливо кивать да в глаза заглядывать?
- Скажи так, - придвинулась к нему княгиня. - Пусть Ярослав примет Менгу как подобает: пир горой, развлечения, девки красивые. Подарки пусть приготовит - басурмане это ценят. А уж потом, когда гость размякнет, к нам расположится, пусть начнет жаловаться на мор да на голодные годы - мол, рады бы людьми помочь, да повымирали все. С пустыми руками он, конечно, не уедет, но тысяч десять-двадцать сохраним.
- По-твоему, этот Менгу такой дурак, что после чарки водки и хорошей баньки нарушит приказ своего хана?
- Берке-хан стар и болен, насколько я знаю, - жестко сказала Устинья. - Наследников у него нет и уже не будет. Скоро придет черед Орде выбирать нового хана, и тут дружба с князем будет очень на руку Менгу.
- Ну а мне-то что с этой дружбы? - прищурился Борис. - Не лучше ли, если Ярослав поссорится с Менгу? И тот сделает все, чтобы лишить Ярослава великокняжеского ярлыка.
- Нам это не поможет, - решительно сказала Устинья. - Ярлык получат сыновья Ярослава: либо его старший Владимир, либо малолетний Даниил с регентом. Но не ты. А вот если твой совет окажется кстати, Ярослав щедро тебя отблагодарит.
- Я попрошу у него Переславль, - оживился Борис. - Княжество богатое, народ там работящий. Можно будет силы копить да подумать, что дальше делать. Что глядишь? Хорошо я придумал?
- Хорошо, господин мой, - притворно улыбнулась княгиня.
- То-то! Ты бы до такого не додумалась, - гордо сказал Борис.
4
Сквозь гвалт народной толпы, собравшейся на тесной площади перед теремом, долетала ритмичная скандированная речь. Скоморох Гришка в бабьем сарафане, в платке, с огромными ватными грудями, подобрав подол, ерничал на невысоком помосте:
- Ах, господин мой! Ах, батюшка!
Зелена вина не пьешь!
Да ходишь к обедне-заутрене!
Да к честному молебену!
Да на девок не поглядываешь!
Да в злато-серебро не убираешься!
Ты добренький, ты хорошенький,
Подай мне, вдовице, копеечку!
Да бражки глоток,
Да хлеба кусок.
А то мы сеяли-сеяли,
Убирали-убирали,
Молотили-молотили,
Месили-пекли,
А потом татары набежали,
Все поели, кровушкой нашей запили.
Толпа одобрительно загудела. Ярослав мрачно смотрел на народ, ловя ответные взгляды мужиков и баб. Те старались быстрее отвести глаза, но между собой перешептывались и усмехались.
- Унять подлеца? - спросил у князя Еремей.
- Пусть народ потешится, - нехотя разрешил князь.
Менгу-Темир усмехался, явно наслаждаясь происходящим. Скоморох тем временем снял платок, достал из-под подола царскую шапку и надел ее на голову, изображая князя.