Пока монголы в большинстве своем оставались язычниками, их трактовка источников и пределов ханской власти базировалась на установках, традиционных для кочевого мира. Очевидно, основные позиции концепции верховной власти были унаследованы Монгольской империей от ее исторических предшественников — каганатов раннего Средневековья. Данная концепция объясняла воцарение основателя державы и благополучное правление его потомков благоволением и помощью божественных сил. Прежде всего, это ведущая пара центральноазиатского языческого пантеона — Небо (Тэнгри) и Земля (Этуген).
Дарованная Небом и охраняемая Землей власть осуществлялась в четырех главных сферах: охрана целостности и укрепление державы; расширение ее пределов путем завоеваний; забота о благоденствии подданных; поддержка боеспособности войска. Еще в начале карьеры Чингисхана его первые сторонники увидели в нем «человека, который мог бы заботиться о войске и хорошо содержать улус»; сам Чингис отзывался об этом сходным образом: «Став опорой [государства], я принял на себя трудное дело охраны народа»; к подобным же пунктам сводятся и его поучения сыновьям[13].
В начале XIV в. государственной религией Золотой Орды стал ислам. Перед ордынской элитой встала проблема легитимизации правления Чингисидов с позиций новообретенного вероучения. Не могло быть и речи, чтобы они хотя бы формально получали инвеституру от безвластного аббасидского халифа, прозябавшего при египетском дворе. Вместо этого была разработана абсолютно фантастическая версия о том, будто Чингис был обращен одним из сподвижников Пророка в ислам — «принял все установления Бога, кроме хаджжа и обрезания, перешел в исламскую веру» и произнес шахаду (символ веры). Об обращении монгольского правителя будто бы узнал и одобрил его праведный халиф Абу Бекр, живший на самом деле в VII в.[14] Теперь Чингисхан в принципе мог быть причислен к сонму мусульманских династов, перестав быть «неверным».
В начале XIII в. монголы пока не обладали развитой государственностью, отчего и их правящая элита не имела четкой иерархической градации, оформленной соответствующей номинацией должностей. Относительная простота титулатуры была присуща и высшим правителям империи. Мусульманские авторы сообщают, что «монголы не дают своим царям и знати пышных имен и титулов, как другие народы… А что касается [имени] того, кто восседает на престоле, они только прибавляют одно имя, а именно "хан" или "кан". И братья, и родичи его зовут его первым именем, данным ему при рождении»; «Когда один из них наследует трон держаны, он получает одно добавочное имя "хан" или "каан", кроме которого ничего не пишется»; к братьям же и сыновьям каана «обращаются по именам, полученным при рождении, — как в присутствии их, так и в отсутствие; и это применяется и к простолюдинам, и к знати»[15].
Таким образом, для верховных правителей монгольской державы употреблялись древний императорский титул каан (т. е. каган), возрожденный Чингисханом, и термин хан в отношении царевичей-держателей улусов. В особо торжественных случаях (в частности, на печатях, скреплявших послания к иноземным владыкам) кааны использовали сакральную формулу möngke tängri-yin küčün-dur[16] с упоминанием силы Вечного Неба как источника своей власти.
Все прочие монгольские аристократы-нечингисиды обладали «княжеским» рангом нойонов, которому впоследствии в Золотой Орде были полностью уподоблены тюркское бек и арабо-персидское эмир. От патриархальных порядков, родо-племенного быта раннего Средневековья уцелели почетные титулы (или, скорее, звания-прозвища) багатур, мерген и т. п. В качестве персональных отличий могли также дароваться (или — реже — присваиваться самовольно) звания гован, ильхан, гурган, тархан и проч. Для нецарствующих членов династии Чингисидов в XIII–XIV вв. практически одновременно употреблялись синонимичные термины кёбэгюн (монг.) и оглан (тюрк.) в значении «царевич» (букв. «сын»). В XV в. в тюркизированных и исламизированных бывших западных улусах империи они были заменены в данном контексте арабским словом султан.
13
14
Книга путешествия. Турецкий автор Эвлия Челеби о Крыме (1666–1667 гг.). Пер. и комм. Е.В. Бахревского. Симферополь, 1999. С. 64–66.
15
Chronography of Gregorius Abu'l Faraj, 1225–1286. Vol. 1. Amsterdam, 1976. P. 354;
16