— Па, что с матерью, что? — теребил он отца, спускаясь с ним в лифте, но Виктор Иванович ничего не отвечал. Рот его был твердо и сурово сжат, он смотрел прямо перед собой, на мигающие огоньки указателя этажности, и глаза его молили и требовали лишь одного: быстрее! быстрее!
Они выбежали из подъезда в темную и теплую ночь, к ожидавшей их «Волге», и машина тут же сорвалась с места и тотчас набрала такую скорость, что работники ГАИ, увидев такое нарушение, пришли бы в ужас.
Коняхин и Кубасов жили в той части города, которая оказалась им по пути, и это экономило время.
— Я все знаю, Виктор Иванович, — говорил шофер, хотя Русанов-старший ни о чем его не спрашивал. — Коняхин и Кубасов должны на улице ждать… Это минута-другая, не больше.
— Да, да, — механически повторял Виктор Иванович, только сейчас заметив, что не надел носков.
В считанные минуты они промчались через центральную часть города миновали мост и дамбу, перегородившую водохранилище, вылетели на пустынный и широкий проспект уже в Промышленном районе и сразу же увидели Коняхина с Кубасовым. Они тоже увидели машину, побежали ей навстречу и через секунды сидели в «Волге», рванувшей вперед с повой силой.
Виктор Иванович взял трубку радиотелефона, вызвал управление, и Емельянов тотчас же откликнулся — как будто сидел где-то рядышком и ждал звонка.
— Емельянов, пожалуйста… Пока мы едем, позвони в Лысуху. Подробности взрыва, может, какие новости еще… Зоя Николаевна… Она что, сама попросила позвонить? Уточни, если можно, подробности. Для нас это важно.
— Хорошо, товарищ подполковник. Понял.
В трубке мягко щелкнуло; Русанов слепо тыкал ее на место, никак не мог попасть в гнездо, и шофер взял у него трубку из рук, положил на аппарат.
Сразу же за постом ГАИ кончался город и кончалось освещенное шоссе, впереди была сухая черная ночь, и в этой ночи на пределе своих сил мчалась машина, ярко и тревожно блистая четырьмя фарами. Встречных машин не было, да и шоссе здесь пока что оставалось с односторонним движением, никто не мешал, и «Волга», доверившись гладкому асфальту, жгла бешеной скоростью черное пространство. На свет фар летели из летней просторной степи мотыльки и бабочки, бились о стекло; эту нелепую и неизбежную смерть воочию наблюдали все пассажиры машины, и жутковато было смотреть, как секунду, долю секунды мчалась навстречу живая, трепыхающаяся в радости бытия точка, и вот ее уже нет — только мокрое пятно на стекле машины…
«Вот так и Зоя, да и все мы зависим, наверно, от слепого и безжалостного случая, — тягостно и мрачно думал Русанов. — Выпал бы ей билет в то купе…»
Он зябко повел плечами, попросил водителя приподнять стекло дверцы — дует, и тот, молодой быстроглазый парень, несколько удивленно глянув на Виктора Ивановича — не холодно же! — все же поднял стекло, и шум ветра несколько поутих. Шуршали шины, ладный гул мотора застыл на высокой, но легко взятой им ноте, хорошо сработанная «Волга» напористо пробивалась в толще густого прохладного воздуха.
— Виктор Иванович, извините, конечно, ваша жена сильно пострадала? — вежливо спросил Коняхин. — Нам Емельянов ничего толком не сказал.
— Да и я не знаю ничего толком, — глухо ответил Русанов. — Жива, И это уже хорошо. А две женщины погибли… Мерзавцы! — стукнул он кулаком по колену.
Снова запищал зуммер радиотелефона, Виктор Иванович схватил трубку.
— Слушаю! Алло!
— Это Емельянов, товарищ подполковник.
— Да-да, что нового? — нетерпеливо спросил Русанов.
— Пострадавший вагон отцепляют на станции Лысуха. Из райцентра прибыла «скорая помощь». Местная милиция уже на месте, прокуратуру мы в известность поставили. О вашей жене дополнительных сведений не имею, Виктор Иванович, но она жива. Именно она и попросила начальника поезда сообщить нам, представилась.
— Хорошо. Все.
Виктор Иванович повернулся к безмолвно слушающим их разговор оперативникам, оказал сурово:
— Так, молодые люди. Ваши версии? Ясно, что взрывное устройство подложено, скорее всего, в Придонске. Цель?
— Просто из хулиганских побуждений, — сказал Коняхин. — Случай такой был на Украине.
— Да, был. Володя, ты?
— Может быть, кому-то решили отомстить, Виктор Иванович.
— Годится. Взрыв, так сказать, адресный. Разберемся, кто ехал в этом и соседних купе… Ну какая же сволочь! — Виктор Иванович обхватил голову руками. — Не пощадил соседей, других ни в чем не повинных людей.
— Па, извини, — подал несмелый голос Сергей. — А может, это… нам, то есть тебе, за что-то хотела отомстить? А?
— Не исключено, сын. Принимается и твоя версия. Еще? Валера?
— Взрыв произошел случайно. Да, взрывное устройство было, но взрыв — самопроизвольный.
— Маловероятно. Ты хочешь сказать, что кто-то куда-то вез устройство?
— Да.
— Проверим и это. Но начать, думаю, нужно все-таки с версии адресного взрыва.
Виктор Иванович напряг память. «А сам-то ты ничего подозрительного не видел? Никто тебе не бросился в глаза? Вспоминай!»
Нет. Людей было много — на кого тут подумаешь?! Тот парень, что лежал в купе с транзистором? Может быть, он вышел, а взрывное устройство оставил?
— Я тоже пока не могу сказать ничего определенного, — вздохнул Виктор Иванович. — Нужно осмотреть место происшествия, поговорить с пострадавшими, вообще со свидетелями. В том числе и с женой.
Километры пустынного шоссе отскакивали назад все с той же сумасшедшей скоростью; давно уже «Волга» мчалась по асфальту с двухсторонним движением, но лишь однажды промелькнула встречная машина, какой-то громоздкий, с тентом, грузовик. И вот уже — развилка, поворот направо, еще более узкое и но такое ухоженное шоссе районного значения, — слабые огни впереди, станция, железная дорога, — конечная цель их рискованной гонки.
— За пятьдесят минут долетели, Виктор Иванович, — сказал водитель, вероятно стремясь хотя бы этим облегчить переживания подполковника, и Русанов понял это, через силу похвалил парня:
— Спасибо, Женя. Ехали мы классно.
«Волга» вкатилась на пристанционную, ярко освещенную площадь, где толпились уже машины милиции, «скорой помощи», пара мотоциклов с коляской, какие-то люди. Поезда не было, на путях одиноко стоял изуродованный взрывом вагон — черная дыра зияла у него в боку, на нее страшно было смотреть.
Чекисты выскочили из машины, и Русановы тут же услышали тревожный, плачущий, до боли знакомый голос, раздавшийся из открытой двери «скорой помощи»:
— Витя! Сережа! Я здесь!
Они бросились на голос и увидели Зою лежащей на носилках, с перебинтованной ногой, кое-как, наспех одетой — в халате, простоволосой, прижимающей к груди сумку. Она плакала нервными, потрясенными слезами, и голос ее был другим, обессиленным и больным, и глаза глубоко запали в черные глазницы, и руки не знали ни секунды покоя.
— Зоя!
— Мама! Что у тебя с ногой?
— Ударило меня какой-то железякой… Или полка верхняя оторвалась, я не знаю… — Зоя плакала теперь навзрыд, всхлипывала, ловила руки мужа и сына, прижимала их к себе и постепенно, медленно успокаивалась. На соседних носилках лежала еще одна женщина, у нее были забинтованы голова и правая рука, она тоже плакала, рассказывала Русановым:
— Ой, как страшно-то было, милые вы мои. Спим, вдруг — бах! — грохот, огонь, крики, стоны… Страсть божья! Да что же это делается на белом свете?! Люди с ума посходили, готовы друг дружку изничтожить.
— Это не люди! — сурово сказал Русанов-старший. — У них ничего человеческого не осталось.
«Скорую помощь» обступили пассажиры из других вагонов, раздавались гневные выкрики.
— Стрелять таких сволочей надо! На центральных, площадях городов! По телевизору показывать!
— Куда же вы, милиция, смотрите?!
— Да им самим достается. Вон, говорят, жена чекиста…
— Ну вот, хоть теперь они за преступников возьмутся.
— Да, жди. Где теперь этого мерзавца найдешь?