— Да какие катания, Семен?! Завтра на службу. Подъем в шесть ноль-ноль. Тут и осталось-то…
— Тебе же говорят, прапор: не спеши! — косноязычно, с угрозой произнес Дюбель. — К тебе друзья приехали, а ты нос воротишь. Тебе что, наша компания не нравится, а? Брезгуешь, да?
— Мужики, да что вы в самом деле! Второй час ночи, вытаскиваете меня из кровати…
— …от теплой бабы отрываете, — подхватил, ухмыляясь, Генка. — А я вот тоже отдыхал… хе-хе, от легавых прятался. А тут Семен приехал. Хочешь, говорит, выпить и прокатиться? И я не стал кобениться, человек простой и доступный. Потом про тебя вспомнили. Я и говорю: поехали лучшего друга проведаем… Ха-ха-ха! На, выпей!
Дюбель подал Анатолию початую бутылку водки, тот, чтобы отвязаться да поскорее уйти домой, хлебнул из горлышка, а «Волга» тем временем рванулась вперед, через глубокую обширную лужу, замельтешили в окнах спящие дома Тенистой.
Некоторое время все в машине молчали, и тяжелое это, угрюмое молчание встревожило Рябченко — он понял наконец, что мужики что-то задумали.
— Куда мы едем, Семен? — с тревогой в голосе спросил он.
Сапрыкин, выруливший уже на магистральную пустынную улицу, по привычке глянул в зеркало заднего вида, пытаясь, наверное, рассмотреть лицо Анатолия, но в машине было довольно темно — что там увидишь?! Мотающаяся от толчков голова Дюбеля, бледное, испуганное лицо Анатолия.
Семен сплюнул в приоткрытое, свистящее мокрым ветром окно.
— Что ж ты, прапор, заложил нас, а?
— Как, то есть, заложил? О чем ты говоришь, Семен?!
— Да так. Дома грозился, что к ментам пойдешь, все про нас расскажешь. На завод из БХСС явились, ищут чего-то… За Генкой гоняются. Бедному парню из дома пришлось уйти, прячется сейчас.
«Валентина! Валентина все им выложила! — лихорадочно думал Рябченко. — Чего было и не было. А эти по пьянке решили проучить меня. Зачем же я, дурак, вышел, сел в машину?! Надо было сразу повернуться и уйти. Да и теперь еще не поздно…»
— Останови, Семен! — нервно сказал он. — Некогда мне с вами раскатываться, ночь на дворе. Поговорим завтра, на трезвую голову.
— Да мы и сейчас не пьяные, с чего ты взял! — хмыкнул Сапрыкин. — Машина видишь как идет… А ты, подонок, заложил нас всех. И это тебе так не пройдет.
— Если и были у нас какие разговоры дома, то… я никуда не ходил, Семен! А Валентине говорил, да: бросай! Хватит. И тебе хватит, Семен. Машина, дом громадный… чего еще?
— А мне? — подал голос Дюбель, и в реплике этой звучала плохо скрытая издевка. — И я хочу «Волгу» и дом. Или хотя бы «Жигули», как у тебя, прапор. Мразь! — и локтем саданул Анатолия в бок.
Рябченко охнул от неожиданности и боли, схватился за скобку на дверце, рванул. Дверца открылась, но в ту же секунду Генка шарахнул его чем-то острым в висок, и Анатолий кулем повалился на сиденье…
Глава двадцать восьмая
Дня через три в Промышленный РОВД пришла заплаканная, с измученным лицом женщина, назвавшаяся Валентиной Долматовой, работницей производственного объединения «Электрон». Сдерживая рыдания, она рассказала дежурному, капитану Калюжному, что муж, Анатолий, ушел из дома на службу и не вернулся. Она навела справки в воинской части, обзвонила друзей и знакомых, спрашивала у соседей-рыбаков (Анатолий любил рыбалку), ходила даже в прежнюю его семью, где у него растут две дочери, но никто ничего о нем не знает. Нет его и в больнице «Скорой помощи», обращалась она и туда, звонила в морг…
— А почему вы сказали, что он «любил рыбачить»? — переспросил Калюжный, заметив при этом, что лицо женщины напряглось.
— Ну… а как говорить-то? — Долматова поправила на груди красный мохеровый шарф, заняла нервные белые руки пустяшным делом — перекладывала кожаные коричневые перчатки с одного места на другое. Сидела она за столом, напротив капитана милиции, — рослая, кареглазая и черноволосая женщина, в добротной дорогой дубленке, о которой Калюжный невольно подумал: «И где только люди такие вещи достают?… Моей бы Ленке такую».
— Вы так говорите, Долматова, о своем муже… в прошедшем времени. Ушел, рыбачить любил… Как будто его уже нет в живых.
— Да бог с вами, что вы! — Валентина взмахнула мокрыми крашеными ресницами, в ее глазах появился откровенный страх. — Сама думаю… что случилось-то? Три дня прошло, я уж измучилась вся. Ни звонка, ничего.
— Выпивал он, нет? — интересовался Калюжный, доставая из стола бумагу и пробуя на полях газеты шариковую ручку.
— Как вам сказать… Выпивал, конечно. Иногда и сильно, чего греха таить. Как все мужики. Кто из вас откажется, если поднесут, — усмехнулась Валентина.
— А работал где? В какой должности?
— Военный он у меня, прапорщик. Складом заведует.
Калюжный покивал в раздумье большелобой головой, поглядел в окно, где с ревом и на большой скорости промчался самосвал, оставляя за собой снежный вихрь, поморщился. У капитана ныл зуб, он терпел, не шел в поликлинику, последние три дня почти ничего не ел. Три дня нет дома и мужа этой зареванной красотки. Поругались, наверное, он и дал деру. Тем более что выпить любит, другая семья есть. А может, еще какая зазноба нашлась… А черт, придется, видно, идти рвать, зуб никак не успокоится.
— А дети у вас есть? — спросил Калюжный, так и не добившись толку от ручки — не писала она, хоть лопни.
— Детей нету, — вздохнула Долматова. — Вдвоем живем.
— Так-так,— протянул капитан, ответив на чей-то телефонный звонок и наладив наконец ручку. — А каким он складом заведует?
— Толя-то? — Долматова наморщила лоб, словно припоминала что-то трудное, далекое от ее понимания. — У него там, в части… Я и не знаю, как сказать. Говорил, что патроны и автоматы солдатам выдает. Ну, И офицерам тоже. Ой, знаете, мне, бабе, не интересно в такие дела лезть. Он раз сказал, а я больше не спрашивала. Да он предупреждал — никому, мол, не болтай. Служит и служит, портянками заведует.
— Конечно, оружие есть оружие, — спокойно согласился Калюжный, машинально поправляя на правом боку тяжелую кобуру и поднимаясь из-за стола. Роста он был небольшого, сухощавый, с тонкой, юношеской фигурой, щегольски обтянутой милицейской формой. Капитан положил перед Долматовой бумагу и ручку, велел написать на имя начальника заявление, спросив при этом: а интересовались ли Анатолием Долматовым с работы, то есть из части?
— У него своя фамилия, Рябченко, — сказала Валентина. — Мы не регистрировались, так живем… А из части спрашивали, как же. За ключами из склада приезжали. Я им под расписку отдала.
— Так вы же сказали, что муж ушел на службу, значит, и ключи с собой брал?
Валентина слова теперь произносила осторожно.
— Про ключи я вам ничего не говорила, я про них не знала. А про мужа я думала, что он на службу ушел. Куда ж еще? Я к семи на работу хожу, а он к восьми. Пришла с завода, а его нет. И так три дня.
— Ладно, понятно. Пишите, Долматова. Когда ушел муж, при каких обстоятельствах, то есть не было ли ругани у вас дома, в чем одет-обут. Фотографию нам потом принесите.
— Фотографию я взяла, — Валентина порылась в сумочке, подала. С глянцевой картонки смотрела на капитана Калюжного счастливая пара: она, Долматова, и русоголовый простодушный прапорщик, нежно обнявший жену.
— Это мы через год, как сошлись, — пояснила Валентина и промокнула платочком набежавшие слезы.
— А к родственникам, случаем, он не уехал? — продолжал уточнять Калюжный, разглядывая фотографию, невольно завидуя бравому этому прапорщику — хороша была на фотографии Валентина Долматова, чертовски хороша! Спокойный и счастливый взгляд, высокая, искусно уложенная прическа, красиво очерченные полные губы, медальон-сердечко на открытой груди. От такой голову потеряешь!
— Родственники далеко у него, аж на Дальнем Востоке, — она махнула перчатками. — Да вещи все дома, товарищ капитан, и чемоданы, и белье. Нет-нет, он здесь где-то, в городе.
— Ну тогда что же вы горячку порете? Придет. Мало ли бывает в семье — поругались, поспорили крепко. Тем более что у него дочки есть. Или влюбился в кого-нибудь…