— Слышь, Шиманьский, ну чего тебе нормально не жилось? Чего тебя все время на подвиги тянет? — тихим голосом спросил он, оставив в стороне «уличную» браваду.
— Не люблю, когда всякие уроды меня жить учат, Бенито! — честно ответил я, нахально улыбаясь.
Теперь дуэль. Кто не выдержит первым. Проиграю в любом случае я, но цель — дать в рожу Толстому, того стоит.
Я не выдержал. Просто знал, что будет дальше, и потому прыгнул первый. Так у меня есть преимущество первого удара — бью куда хочу и как хочу, правда, при этом теряю моральное право утверждать, что это не я начал драку, ведь получается, что ее начал именно я… Но в задницу это право!
Я промахнулся. Удар получился слабее, чем хотелось. На роже у Кампоса останется всего лишь небольшой синяк, да и тот быстро пройдет. Дальше на меня навалились. Со всех сторон. Я еще успел нанести несколько ударов, не глядя, в разные стороны, а потом…
…Потом меня долго-долго месили. Били не сильно, не зря же у них был «военный совет» вместо пары. Все предусмотрели и рассчитали! Но месили колоритно. Ногами, с шикарным замахом. Если бы такие удары проводить в полную силу, я бы уже давно был трупом. Тоже играют на публику, скоты!
Но и так пришлось несладко. Лицо затекло, на губах явственно ощущался привкус чего-то липкого и соленого. Толстый, как и положено лидеру, стоял рядом и что-то говорил «мне». Для толпы, естественно, я его просто не слышал.
…Ярость пришла тогда, когда понял, что проваливаюсь в беспамятство. Но это была совсем не та ярость. По ощущениям она напоминала мне котеночка. Я чувствовал себя эдаким маленьким злым задиристым котеночком, тогда как в день, когда они отступили, был грозным тигром. Даже в беспамятство не провалился — так, немного взревел, вскочил, бросился на Кампоса…
…И повис на руках его дружков.
Они снова навалились — скрутили, вывернули руки, не давая пошевелиться. Я ревел и выл еще минут пять, что-то орал, но двигаться не мог. И лишь тогда, когда ярость ушла, оставив после себя трясущиеся в судороге конечности и ощущение полного опустошения в душе, когда я безвольно повис на руках, в голос плача, вперед вышел Толстый.
— Вот видишь, Шиманьский, и на тебя управа нашлась! И ничего ты больше нам не сделаешь! — он с силой ударил под дых. Я судорожно задвигал ртом, пытаясь вдохнуть воздуха, но ничего не получалось.
— Ай-яй-яй! Наш великий император плачет! — обратился он к публике. Я чувствовал, как слезы текли и текли по лицу, не переставая. Сами по себе, я их не контролировал. — Как работать языком — он герой! Император! А как отвечать за базар — сразу нюни пустил! — снова удар.
— Может, попросишь прощение? Извинишься? За плохое поведение? А? Я тебя прощу! Чего молчишь?
Толстый подошел вплотную и наклонился к моему лицу. Дружки ослабили хватку, давая мне возможности наконец-то вдохнуть.
— Давай, Шиманьский, извиняйся! Мы все тебя слушаем! — затем встал и отошел в сторону, всем своим видом показывая, в каком он нетерпении.
Унизить меня решил? А вот не выйдет, парниша! Я, превозмогая боль во всем теле, смог выдавить:
— Идддиии наааахх…
Толстый взревел, словно раненый бык. Удар. Еще удар. Удары посыпались на меня градом! Он бил меня кулаками, как грушу, по корпусу, по лицу!.. Остервенело, осатанело, вымещая накопившуюся злость…
…Очнулся я на земле, лежа на спине. Надо мной нависал, заслоняя «дневной» свет, Кампос. Вокруг стояли дружки, как бы пресекая возможную попытку убежать. Я же не мог шевелиться, какой там бегать! Даже ползти не могу!
Бенито имел серьезный вид, серьезнее некуда. Его лицо не выражало привычную насмешку над поверженным противником. Да, он сегодня победил, но все еще меня опасался. Типа, уважал, как достойного соперника? Скорее всего. А это хуже, чем если бы презирал — последствия иные. Медленно, растягивая слова, проговорил:
— Значит, слушай сюда, Хуанито! — последнее слово он выплюнул с издевкой. — Я сегодня добрый. Живи. Но учти, это — последнее предупреждение. — Он тоже сделал паузу, обернувшись к публике, которой скопилось уже человек шестьдесят. — Еще один косяк с твоей стороны, и ты больше не будешь здесь учиться! Я слов на ветер не бросаю. Все понял?
Я многозначительно молчал, показывая этим свое к нему отношение.
— Я тебя предупредил! Всё, пойдем.
Он махнул рукой, и пошел в сторону города. Его дружки, перебрасываясь ехидными шуточками, направились следом.
Толпа, стоявшая вокруг, потопталась еще некоторое время, глазея на избитого меня, а затем медленно начала расходиться. Через четверть часа вокруг никого не осталось.