— Дед, дед, время.
— Говорю, не доклад, — песня была. Ладно. Короче, что-то такое Сашке Журавлёву, ну, то есть Изе Беккеру, по генеральной его теме открыть-таки удалось. Нащупал он там какой-то ход. Но это не важно. А важно, что в этой вот питательной бурде, — старик кивнул на колбу, — обнаружил он какие-то побочные эффекты. Накануне, перед тем, как уезжал, — докторскую в Ленинград подался защищать, — принёс мне эту склянку и сказал по большому секрету, что в ней, дескать, клетка с абсолютными свойствами. Просил до его приезда сохранить. И пробку эту вот резиновую наказал ни в коем разе не вытаскивать. Наказал и уехал. Пятнадцать годков почитай уже прошло, как уехал. До сих пор не вернулся. Как в воду канул. Ни слуху, ни духу.
— Ничего удивительного, — прокомментировал Виктор, — дорога в Соединённые Штаты Науки — это дорога в одном направлении. Дядюшка Сорос покупает ботаникам ван-вэй тикет.
— Видать, так и есть, — согласился с версией старик.
— А как Клетка-то эта работает? — двинул его ближе к насущному Виктор, рассматривая на свет мутную жидкость.
— А я почём знаю.
— Сам же говорил, что слово верное знаешь.
— Наврал.
— Ну дед!
— А что мне делать оставалось?
— Ладно, по ходу дела разберёмся. Не боги горшки…
— Разберётесь, — не сомневался дед.
И хотел он что-то ещё добавить, но промолчал. Задумался о чём-то.
И Виктор тоже замолчал.
Так и посидели они немного душевно в полной тишине. Слушали, как ангелы шуршат крылами.
Потом только, когда ангелы в протрубивший дымоход юркнули, попросил Виктор деда:
— Вы тут за могилкой-то Ли присмотрите.
— Присмотрим, — кивнул дед, — на этот счёт не волнуйся. Дело святое.
Виктор вздохнул и глянул во двор. В оконном проёме на фоне покосившегося неба качнулась от порыва ветра обломанная былыми бурями сухая ветка.
И в этот тихий миг Виктор вдруг подумал, что когда-нибудь обязательно-обязательно напишет толстенную книгу о всяком таком необязательном, о первой подвернувшейся под руку фигне, о чём попало, короче, напишет, а всё ради того только, чтобы всенепременно в эту книжку поместить вот эти три незамысловатые строчки:
15
Кубик лёг на двойку, — выпала четвёрка.
Виктор сделал фишкой четыре шага и поставил её на безымянный кружок. Кружок был явно проходным и необязательным. Но это ничего не меняло, — ведь жизнь так устроена, что многие, казалось бы, совсем-совсем необязательные ходы пропустить не представляется возможным. Судьбу не обманешь. Это её конструктором не предусмотрено. Наглухо всё там запаяно. А если попытаешься, пломбы заводские нарушив, ящик этот чёрный всковырнуть, дабы алгоритм вручную поправить или исходные коды выпрямить, — боком тебе это выйдет. Ой, боком.
Ну, ладно — поехали!
Виктор ушёл первым. И пока перемещался, ему почему-то представилось, как в покинутой им деревне началась разборка декораций, как стали расходиться актёры, как…
Как кружок на карте Бодрийара был безымянным, так и высотка, на которую они под моросящий дождик сподобились, тоже была из разряда безымянных. Небольшой такой холмик, вписанный в незамысловатый ландшафт среднерусской полосы.
До следующего броска, как известно, должно не мене шести часов пройти, — одигонию необходимо в исходное состояние опрокинуться. Так, во всяком случае, по всем инструкциям. Видимо, маслу, закипающему в шарнирах невидимых гироблоков, нужно время на то, чтобы остыть. Ну, а шесть часов пройдёт, можно будет снова швырять на удачу. А пока…
А пока суд да дело, вполне разумно было небольшой привал организовать. Ночной бивуак разбить. Но только не тут наверху, — на виду у вон того подозрительного ястреба, что в бездонном мокром небе шарится. Нет, не тут. Нужно вниз спуститься. К лесополосе, которая вдоль огромного оврага змейкой тянется. Самое то для тайного лагеря. Самое оно — среди шершавых стволов осин да тополей прозрачными друидами обратиться и от постороннего взора заныкаться.
Стали вниз спускаться осторожно. По глиняной размазне. Сгибаясь под тяжестью боевого снаряжения.
«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем», — стараясь не упасть, взбодрил сам себя Виктор цитатой из Ульянова-Ленина. Том шестой страница девять. А когда произнёс он эту фразу мысленно, показалось ему вдруг, что за спиной захихикал Бажба Барас Батор. Так явственно показалось, что даже оглянулся. Да нет, не было, конечно, сзади никого. Последним Виктор в цепочке шёл. Оттого так всё и получилось, кстати, что последним шёл, — когда озирался, поскользнулся, упал и вниз по грязной жиже покатился, всех остальных сбивая с ног. Так по крутому склону и полетели кучей-малой. Всё в один ком смешалось: люди, звери, оружие, баулы, мысли, облака, семья Волконских, луна и солнце. Хорошо ещё, слава яйцам, что не из одной гранаты чека не вылетела, а то бы было дело.
А внизу оказался Виктор каким-то не очень понятным образом на Мурке сверху. Внизу, но сверху. Хотел встать побыстрее, но Мурка, лежащая на спине плашмя, его за бушлат придержала, гремучим ароматом дешёвых папирос и шикарного парфюма обдала, щекой бархатной о его небритость потёрлась и замурлыкала. И это при живой-то невесте!
Еле оторвался смущённый Виктор от загадочной дамы.
И то, — некогда разлёживаться. Топать нужно, не до амуров. Уже вечер к ночи сватается. Стрела заката над серым горизонтом вдоль холмов полетела. Размывы луны сквозь блёклые фильтры сытых облаков стали угадываться. И в глаза будто крупы-ячки кто-то запасливый и не жадный щедро насыпал. И ведь не протрёшь же её — руки заняты. Впрочем, даже если бы и не заняты были, всё одно не протереть — уже сумерки. Ещё с полчаса пройдёт, а то и меньше, и хана, сливай воду, — в темноте совиной блукать придётся, по бубенцам друг друга вычисляя. Не так хотелось. Хотелось засветло ночёвку справить.
Но всё же управиться до темноты успели.
Даже хворосту собрать засветло сподобились. Виктор сдался, и костёр развести разрешил. Не большой, правда, чего дурить, не туристы же, но так, чтобы портянки, да берцы просушить можно было, да тушёнку подогреть.
А ночь пришла — дождь надоедливый стих. А дождь стих — какой-то гул с южной подветренной стороны послышался. Не нарастающий, не удаляющейся, а равномерный такой.
Виктору интересно стало. Испанского Лётчика и Мурку на разведку заслал. Мало ли. Вдруг уже началось. Вдруг уже в кольцо взяли. Хотя, конечно, вряд ли.
Разведдозор, отправил, а сам тем временем от костра в сторонку отошёл. На пенёк вечерний помидор поставил. Десять шагов отсчитал, фонариком подсветил и расстрелял овощ глухими пулями. Полегчало. Вернулся к костру, достал походный блокнотик, и, расписав «Мон-Бланк», оставил пометку самому себе на потом: «Путь не требует сюжета, Путь сам себе сюжет». А потом ещё одну фразу написал, только что в голову забредшую, умную: «Настоящее — это попытка прошлого не допустить будущего». Буквы кривыми выходили — руки стыли. Что поделать — октябрь в правах. Россия, ночь, октябрь и всё такое. Достать чернил и плакать, ё-моё.
Тут Йоо сняла наушники, вытащила изо рта чупа-чупс, и заметила, не то осуждая, не то восхищаясь:
— Интересный ты, Пелевин, чел, — даже здесь, в таком засранстве писать умудряешься.
— Профессия такая, — буркнул Виктор в ответ.
— Странная всё-таки профессия.
— Нормальная.
— Наверное, капустная?
— Да, не сказал бы.
— А чего ради тогда скрюченными от холода ручонками по бумаге елозить? Наверное, людей нравится уму-разуму учить? Да, Пелевин? Тащишься от этого? Колись.