— Народы поучать — последнее дело.
— Ради чего тогда? Ради славы?
— Этот бой не ради славы.
— А ради чего?
— В двух словах не объяснить.
— А если.
— Блин, достала! Всё ей на свете объясни. Ну как тебе… Знаешь, наверное, что по теории вероятности, если за клаву посадить бессмертную мартышку, то рано или поздно она отстучит на ней «Я помню чудное мгновенье». Слышала такое?
— Угу. Вроде.
— Так вот, я полагаю, что все писатели мира это такая коллективная обезьяна, которая, если не будет лениться, однажды напишет, пусть даже и случайно, нечто… Короче, какие-нибудь такие слова напишет, от которых люди проснуться. Понимаешь? Слова, которыми люди спасутся. Вот, собственно, и всё. И я лишь часть этой креативной обезьяны.
— Люди спасутся? А-а-а, помню-помню… Ты же мечтаешь народы творчеством своим в бессознанку отправить.
— Ты что-то путаешь. Я же говорил тебе, что не лишить сознания мечтаю, а пробудить его. Причём в слове «пробудить» я ставлю два «дэ».
— От слова «будда»?
— Да.
— Думаешь всё-таки, это у тебя получиться?
— Пусть не у меня, пусть у кого-то другого, у того, кто поудачливей или поталантливей, чем я. Но когда-нибудь у кого-нибудь да, обязательно получиться. Должно получиться. Поэтому всем, кто может держать перо в руке, нужно, повышая вероятность чуда, писать, писать, писать. Слова, слова, слова… И маленькие собаки, как Чехов говорил, должны лаять, не смотря на наличие больших.
— Слова, слова, слова… Шекспир какой-то… Но ты же сам мне говорил, что словами ничего объяснить нельзя.
— Говорил. А и не надо ничего специально объяснять. Не надо стараться. Надо просто писать. Как умеешь. В том-то весь и фокус, что слова сами собой в нужную фразу однажды сложатся. Так будет. Я верю. И когда человек прочитает это уникальное послание, захочет он от восторга крикнуть «Ах!». Во сне, конечно, крикнуть не сможет. Но желание будет так сильно, что он проснётся. И крикнет. Как новорождённый. И станет, наконец, свободным.
— Тебе надоело быть Пелевиным, ты хочешь стать Морфеусом?
— Ты о чём?
— Тот ведь тоже горазд был всех пробуждать. Бубликами не корми. А кто его, спрашивается, просил это делать? Жил себе человек, жил, худо-бедно жизни, какая ни есть, радовался, а его вдруг бац, ходи сюда, и в бочку с дерьмом по макушку. И за плечи ещё держат, чтобы не вынырнул.
— Ты пропустила тот момент, когда Морфеус предлагал выбор?
— Это когда синюю или красную пилюльку? Да? Хорошенькое дело! Попробуй, откажись, когда такой нигер накаченный тебя на ширяево подсаживает. Попробуй откажись… Хавай, лови приход и о деинсталляции потом даже не мечтай. Здорово! Ну, в принципе да, там был какой-то выбор… А ты сам, кстати, такой выбор предлагаешь?
— Ну… Конечно. Вернее как, — этот выбор существует изначально. Ведь читатель романа никогда не бывает случайным. Читатель романа не телезритель. Читатель — это тот, кто действительно что-то ищет. Ищет, сам, правда, не всегда понимая, что именно. Какую-то истину. Или выход. И чтение книги для него — лишь способ поиска.
— Ясно… Ну парус в руки тебе тогда, Пелевин, и ветер тебе в спину, — пожелала Йоо, натянула на уши наушники, вставила чупа-чупс в рот, и закрыла глаза.
— Спасибо на добром слове, — сказал Виктор, спрятал блокнот и вытащил нож.
Уколол кончиком указательный палец, дождался, когда появиться алые капли, вытащил маленькое зеркальце и стал писать кровью на его поверхности. И всё, что он писал, в тоже мгновенье появлялось на серебряном круге луны. Слово в слово: «Ната, передай Сорокину, что я нашёл Живую воду. Пусть ноги попридержит. Он знает, о чём я. Целую. Пелевин».
Только с телеграммой закончил, едва зеркало успел травой протереть, тут как раз Испанский Лётчик из разведки возвратился. Тихо подкрался, как положено. Индейским шагом — с пятки на носок. Не топоча медведем и не хрустя ветками.
Присел возле Виктора, стал докладывать:
— В общем, так майор. Там, с той стороны, вдоль оврага дорога тянется. На юг. А в полутора километрах развилка. Направо, налево и прямо. На восток то есть, на запад и, соответственно, дальше, на юг. И вокруг этой самой развилки наблюдается активность. Большое скопление всякой техники. Прожектора мощные включены по кругу. Оцепление в два кольца выставлено. Люди какие-то снуют. Картинка, короче, как у Спилберга в «Контактах третьего вида». Я ближе не стал подходить. От греха. Тем более, похоже, не из нашей это всё сказки. Не по нашу это душу.
— Ясно, — кивнул Виктор. — А где Мурка?
— Не знаю, мы сразу разделились.
— Подождём её. Посмотрим, что она скажет.
Испанский Лётчик покачал головой.
— Что не так? — не понял Виктор.
— Да это я так, удивляюсь образности русского языка, — пояснил испанец, — только, пожалуй, русские могут увидеть то, что кто-то сказал.
Виктор только плечами пожал. А что тут скажешь?
Ждать Мурку пришлось долго. Виктор даже подремать успел. Выставил ночной дозор в составе Йоо, Дюка и Артиста, а сам расслабился вполглаза.
Мурка пришла не одна. Приволокла с собой какого-то паренька пьяненького. В камуфляже. На погонах сержантские лычки. На шевронах символика войск связи.
Паренёк был действительно хорошо датый. Если бы не холод ночной, вообще бы его, пожалуй, развезло. Да и сама Мурка, надо сказать, была… В несколько растрёпанном состоянии.
— Вот, Витенька, — весело хохотнула Мурка, — я тебе языка добыла.
— Кто такой? — спросил Виктор у щуплого сержанта, рассматривая его в упор.
— Гвардии сержант Успенский, — смущённо ответил, поправив съехавшие очки, сержант. — А шило у вас правда есть?
— Что? — не понял Виктор
— Есть у нас шило, милёнок, есть, не врала я, — ответила за Виктора Мурка, достала косметичку и стала поправлять размазанный макияж. После чего подмигнула командиру: — Давай, Витенька, доставай свой энзэ.
Тут до Виктора, наконец-то, дошло. Сообразил, о чём это она. Кивнул сержанту на бревно у костра, а сам достал из внутреннего кармана бушлата заветную фляжку. Плеснул в кружку на четыре пальца медицинского и на два воды. Потом посмотрел на сержанта, подумал, и добавил воды ещё на один палец.
И пацан выпил. В три приёма, задыхаясь, но выпил.
— Мурка, ты где его взяла? — спросил Виктор, глядя на то, как боец энергично выковыривает тушёнку из прокопчённой банки.
— Не виноватая я, Витенька, он сам пришёл, — продолжала фамильярничать Мурка. — Сам он вышел за оцепление, а тут я
— А тут она, — кивнул сержант, пьяно икнул и захрустел галетами.
— В самоходе, значит, — сообразил Виктор.
— В самоходе, — подтвердил сержант и ещё раз икнул. — Земаны из комендантской роты сегодня на периметре.
— Он, вообще-то сам с подвижного узла связи, — доложила Мурка.
— Вот как, — заинтересовался Виктор. — А, ну-ка, расскажи Успенский, как гвардеец гвардейцу, что там у вас за такие дела? Похоже, что учения?
— Нам поначалу с пацанами тоже сказали, что учения, — криво ухмыльнувшись, сказал сержант. — Нам наш летёха так и сказал, что, мол, на командно-штабные учение выходим. Но я-то знаю…. - сержант осёкся и стал оглядываться по сторонам.
— Что знаешь? — подстегнул Виктор замолчавшего вдруг сержанта.
— Дык, это, вообще-то, государственная тайна, — ответил сержант, — ни кому нельзя рассказывать.
— Тайна говоришь, — понимающе закивал Виктор, доставая фляжку.
Навёл сержанту ещё сто грамм. И себе немного. Чокнулись. И за тех, кто в море, крякнули.
— Но нам-то можно рассказать, — занюхав горбушкой, похлопал по плечу сержанта Виктор. — Мы-то свои.
— Тайна особой государственной важности, — никому нельзя, отрицательно замотал головой сержант. — Даже мамане. Никому. И вам…. А вы, вообще-то, кто? Вижу, вроде военные… А вроде нет.
— Спецназ ЭсКа, майор Африка, — представился Виктор.
— Виноват, товарищ майор, — попытался вскочить сержант, но Виктор его удержал.