16
На этот раз бросок оказался результативным. Виктор выбросил единичку, и понесла их нелёгкая прямиком на Северный Полигон.
Там и вынырнули.
Ну не совсем, конечно, прямо-таки точно там, где надо было, но близко к тому. Не в заданном квадрате, но в заданном районе. Уже неплохо.
Сначала проехались под видом туристов на полупустом рейсовом автобусе Архангелогорск — Полигон-город. Но за пару километров от военного КПП пришлось сойти, — без надлежащих документов всё равно в городок не пропустят. Так Виктору водила автобуса намекнул. Ещё за шпионов, сказал, примут. Поверили опытному человеку, сошли пораньше. Не пробиваться же, в конце концов, с боем. Глупо весь гарнизон на уши ставить. И, вообще, не та это армия, с которой воюем. Так что решили в закрытые двери лбом не колотиться, а пойти в обход.
И марш-бросок на северо-восток. Восемь километров тропой через сырой и мрачный еловый бор и в полдень вышли к ближайшей от Полигон-города деревушке. На топокарте «один к десяти тысячам» помечена была как Забадай-Комар. Красивое название.
Всем отрядом соваться в деревню не стали. Виктор один пошёл. Задача перед ним стояла простая — найти проводника. Всего лишь. Простая казалось бы задача. Но на поверку сложной оказалась. Дело в том, сто почти все мужики в разъездах были. Кто в городе на заработках, кто на Полигоне по контракту служит, кто на охоту подался, ну, а остальные те в запое разной степени — от трёх до семи суток. Беда. Нет мужиков в деревне и всё. Хоть днём с огнём…
Но не такой человек Виктор Пелевин, чтобы на полпути тормозить. Не такой. Всё же нашёл одного деда. Кузьмича-Егорыча. Согласился он до тридцать первой провести. Отчего ж, говорит, не провести. Проведу, говорит. Но только завтра. С утра. На ночь глядя не хотел старик по болотам чапать. Ну, а потом ему же приготовиться к дороге нужно. Это по карте кажется, что до тридцать первой близко. Но пятнашка это же по прямой, а по прямой тут не выйдет. Никак не выйдет. Ведь, и здесь вот, смотри, — скрюченным пальцем по карте, надо кругаля дать и тут вот болота шибко топкие обойти надо. Так что все двадцать будет. Поэтому — с утра.
Ну с утра, так с утра. Тебе, Кузьмич-Егорыч, оно виднее будет. Твои владенья. И на том спасибо, что согласился, и что не спрашиваешь на кой ляд нам к этому режимному объекту выйти нужно. Да, старик, и на том спасибочки.
И Виктор, удачно решив вопрос с проводником, стал выбираться из деревни.
На кромке леса его встретил только Дюк. Он единственный, кто был на страже. Первый и последний рубеж обороны. Остальной народ в отсутствии начальства расслабился. Уже развели костёр. Готовили ужин. И пели песни у костра. Вернее Испанский Лётчик пел, остальные слушали. Сплошная веселуха.
Летун подыгрывал себе на том смешном струнном инструменте, что в Буряндае выменял на ноутбук. Инструмент этот был прост как дверь. Корпусом служила какая-то высушенная и выпотрошенная брюква, к полому этому овощу была приделана кривая палка, а на палку натянуто два кожаных струны, по виду чуть тоньше тех, которыми когда-то шнуровали футбольно-волейбольные мячи. Вот и вся недолга. Вот такой вот незамысловатый инструмент. Но надо сказать, что испанцу удавалось извлекать из него вполне приличные звуки. И пел он красивым густым баритоном. Пел балладу. Балладу о том, как девочка, которую звали Красная Шапочка, шла по таинственному лесу из Детства в Конец Сказки. Как над её головой, подметая серую бездну, шумели голые ветки могучих деревьев. Как призраки, сгоняемые на тропу тоскливым ветром, нашёптали ей, пугая самих себя, всякие страсти-мордасти. Как следом за ней крался всю дорогу таинственный Зверь. Зверь то приближался, то отставал, но всё никак не решался напасть. И вот когда она уже… Впрочем, пел он на неизвестном наречии. И поэтому никто ничего не понимал. Но всё равно звучало красиво.
— Он мне сказал, что чем древнее и сильнее в своей правде народ, тем меньше струн на его исконном музыкальном инструменте, — шепнула Йоо на ухо Виктору.
— Да уж, куда там Западной Европе с её арфой, против нашей балалайки, — сыронизировал Виктор и почему-то посмотрел наверх, туда, куда улетали вместе с дымом искры. Там высь уже бурела будущим закатом.
Мурка и Йоо слушали Лётчика, не сводя с него глаз. Женщины. Все лишь женщины.
А Король Эпизода, наблюдая такую картину, пребывал в унынии. Артисту, как известно, нужна публика. Публика же сегодня была не его. Публика внимала не Артисту, но Лётчику. Да и публика была здесь такая, что сама рвалась в артисты: едва Лётчик закончил, Йоо свою песню спела. «Я ненавижу тебя» — так называется. Хорошая песня, боевая. И Лётчик, быстро мелодию сняв, стал ловко ей на двух своих шнурках подыгрывать. Здорово у них получалось. Что там говорить. Правда, Виктору на эту актуальную тему больше нравилась песня «Я тебя ненавижу». Но это была другой девушки композиция.
Следом за Йоо и Мурка спела. Не выдержала, поддалась общему настроению, спела. Про то, что она теперь, мягко говоря, институтка, и фея из бара, и дочь камергера, и летучая мышь.
Виктор тоже хотел спеть. «Там вдали за рекой». Но не стал. Трезвым был. Застеснялся.
И Артист тоже не стал петь. Не из оперных он был, из драматических. Выступать в чужом жанре не мог. Оттого-то и был в такой печали.
Виктор, заметив, что Артист взгрустнул, пододвинулся к нему поближе, решил подбодрить по-командирски:
— Как дела, Король?
— Помыться бы, Виктор Олегович, — неожиданно сказал Артист и почесал кадык.
— А что, давно в бане не были? — поинтересовался Виктор.
— Давно.
— Думаете, эта и есть та причина, по которой нас с вами девушки не любят? — спросил Виктор, и кивнул на лучшую половину отряда, которая вновь во все глаза смотрела на Лётчика, — тот вновь красиво выводил о чём-то грустном.
— Им дай только повод, — кивнул Артист.
Виктор внимательно оглядел своё войско-польско-не-сгинело, и подумал, что и впрямь было бы не хило помыть этих прокопчённых на ночных кострах чумазиков. Это Артист верную мысль подбросил. Дед-фронтовик учил, что вошь, она бойца деморализует.
И Виктор, оставив в самом разгаре праздник солдатской песни «Бойцы на коротком привале», вновь направился в деревню. Которая Забадай-Комар. Теперь уже насчёт бани договариваться.
И договорился.
Старушка, чей домишко с краю деревни стоял, дала добро. Денег не взяла, не понимала денег, а от упаковки говяжьего тушняка не отказалась. Ну и плюс ещё к тому Виктор наобещал дровишек в охотку подколоть. И то правда, — для Артиста выйдет трудовая психотерапия. А то что-то совсем новобранец скуксился. Того и гляди соскочит.
У бабки после можжевельниковых экзекуций и заночевали. Побоялся Виктор свою распаренную роту в лес на ночные минуса выгонять. А у одинокой бабки дом был большой. Всем места хватило. Разместились. И пирогом с горьковатой жимолостью разговелись.
Ночь с Лётчиком напополам поделили. Дамам выспаться дали. И Артисту, который с непривычки топором душевно намахался и теперь валился с ног.
До трёх испанец караулил, а в «собаку» Виктор его сменил. И до самого подъёма вокруг дома ходил — складывал слова в предложения, предложения в романы, романы в шкафы. И так увлёкся, что чуть рассвет не проворонил.
Но не проворонил. И пошёл будить народ.
А Йоо, например, уже во дворе тёрлась, правда, с закрытыми пока ещё глазами. Дюка выгуливала. Ей-то первой и рассказал всё. Всё то, что с полчаса назад видел вот этими своими собственными глазами. Представляешь, признался он ей восторженно, гляжу-вижу, сначала ничего, а потом вдруг резко так лучи из-за леса павлиньим веером — фырх! И, не поверишь, вдруг сразу заплавал-закачался небесных сфер худой каркас, взбивая шаткое начало чего-то важного для нас. И долго так туда-сюда… Колыхался… Амбивалентно. Ну а когда угомонились, почудоюдилось — вот-вот в затишье это чья-то милость на нас беспутных снизойдёт. Уже и нимфы иностранки к нам запросились на постой… Но тут вспомнил про дело — и, слава богу, отпустило.