Она взяла фиалки, которые Шарль поспешно купил для нее по дороге на Лангемаркт, но не сказала, что любит его, потому что она его еще не любила. Дезирэ часто была очень честной. Она сказала, что подумает об этом. Она не любит его теперь – это она точно знает. Она не может сказать, что когда-нибудь научится любить его; в настоящее же время нет ничего похожего на это. В таком случае он застрелится! Он непременно застрелится, если только она не полюбит его! Дезирэ спросила: «Когда?» – и они оба рассмеялись. Они переменили тему разговора, но вскоре вернулись к ней. Самое худшее в любви – то, что к ней всегда возвращаются.
Затем он вдруг принял вид собственника и разразился множеством опасений относительно того, как он боится за нее, – за ее счастье и благополучие. Ее отец рассеян и невнимателен. Он неподходящий покровитель для нее. Не самая ли она хорошенькая девушка в Данциге, нет – во всем мире? Сестра недостаточно ее любит, чтобы должным образом заботиться о ней. Он заявил о своем намерении повидать ее отца на следующий же день. Все будет сделано как положено. Не должно возникнуть ни одного намека против безупречной репутации девушки.
Дезирэ рассмеялась и сказала, что он идет уж очень быстрыми шагами. Положиться в этих мутных водах можно было только на один ее инстинкт, что гораздо лучше опытности. Опытность в женщине равняется предварительному осуждению подсудимого.
Шарль, однако же, стал серьезен, что редко случалось с ним. Он влюбился в первый раз, что часто делает мужчин на короткий срок совершенно честными, и даже не эгоистами. Есть, конечно, мужчины, которые честны в течение всей своей жизни, что, может быть, означает, что их первая любовь длится всю оставшуюся жизнь, но такие случаи очень редки. А женщины, в которых можно влюбиться на всю жизнь, встречаются еще реже.
Итак, на следующий день Шарль подстерег Антуана Себастьяна, когда он выходил на свою утреннюю прогулку по берегу замерзшей Моттлау. Предложение Шарля было принято благосклоннее, чем он имел основание ожидать.
– Я только поручик, – сказал он, – но в наше время, мосье, вы же знаете… есть возможность.
Шарль весело рассмеялся, показывая перчаткой на другую сторону реки, по направлению к России. Но лицо Себастьяна сделалось мрачным – и Шарль, быстрый и отзывчивый, тотчас же оставил этот пункт своих доводов.
– У меня есть немного денег, – продолжал он, – вдобавок к моему жалованью. Уверяю вас, мосье, я не низкого происхождения.
– Вы сирота? – коротко заметил Себастьян.
– Да.
– Жертва… террора.
– Да… я… но, да в наше тяжелое время не много придаешь значения своему родству.
– Вашего отца звали Шарлем, как и вас?
– Да.
– Вы второй сын?
– Да, мосье. Разве вы знали моего отца?
– Бывает, что припоминаешь какое-нибудь имя, – натянуто ответил Себастьян, смотря прямо перед собой.
– В вашем голосе мне послышалась… – начал было Шарль, но, увидев, что снова встал на ложный путь, прервал свою речь. – Если моя любовь может осчастливить мадемуазель, то… – продолжал он, сделав при этом правой рукой жест, которым будто хотел показать, что его страсть выше всякой меры и что ее нельзя выразить словами.
Шарлю Даррагону позволили обратиться к самой Дезирэ с соблюдением всех формальностей того времени, которые, при здравом рассмотрении, могут оказаться не глупее настоящих. Шарль не расспрашивал ничего относительно происхождения Дезирэ. Ему нужна была Дезирэ – и ничего больше. Да, в те великие дни Империи владели искусством любви и войны.
С остальным довольно легко было справиться, и Бог оказался милостив к влюбленным. Шарлю удалось даже выхлопотать месячный отпуск. Молодые должны были провести свой медовый месяц в Цоппоте – рыбацкой деревушке, затерянной в сосновых лесах Балтийского побережья, в восьми милях от Данцига, там, где Висла впадает в море.
После того как эти планы были составлены, Дезирэ занялась своим приданым с радостью и весельем, в котором любой мог принять участие. Говорят, что любовь эгоистична. Но Шарль и Дезирэ не желали держать про себя свое счастье и выставляли его напоказ. Поведение Фрауэнгассе относительно свадьбы Дезирэ было характеристикой того времени. Каждый дом в Данциге искоса смотрел на своего соседа. Каждая кровля скрывала враждебные интересы. Одни стояли за французов, другие – за недобровольного союзника завоевателя, за Вильгельма Прусского. Имена на лавочных вывесках были немецкие и польские.