Зато Викторина сразу взяла сторону Эмильена: взяла из принципа, с первой минуты и притом громогласно. И не потому, что он свой, местный, а потому, что он сын булочницы Бегу. Хотя Пор-Кро был свободен от многих тягот и порядков, порожденных разгромом, хлебные карточки здесь существовали, как и повсюду, и с наступлением эпохи ограничений и ущемлений чета Бегу сразу выдвинулась среди островитян в ряды сильных мира сего. По расчетам Викторины, внимание, которым окружали жители мыса Байю своего юного гостя, непременно обеспечит им привилегированное положение как клиентам булочной Бегу. Родители Эмильена с утра до вечера славили ту, чьими заботами преобразился их сын, который находился ныне на пути к выздоровлению, - вот Викторина и решила, что, пока он в их доме, здесь хлеб не переведется.
Агнесса перестала беспокоиться насчет поведения своих домашних и вся отдалась перевоспитанию Эмильена, уделяя юноше все больше и больше внимания. Она вспомнила, что в доме лежат целые груды американских журналов, которые она получала довольно регулярно из Нью-Йорка даже несколько месяцев спустя после заключения перемирия. Не только верность воспоминаниям о Калифорнии, но и чувство солидарности по отношению к союзникам заставляло ее хранить американские издания. Агнесса вспомнила также, что в журналах помещены любопытные фоторепортажи, целая галерея портретов людей, пострадавших от войны, мужчин и женщин: не мучась никакими комплексами, они, наоборот, с улыбкой выставляли напоказ свои протезы, ловко действовавшие механические конечности, руки роботов, страшные, как панцири, корсеты, пластмассовые челюсти и подбородки; ничто не мешало им заниматься делами, снимать кинофильмы, жениться и обзаводиться потомством. Особенно ей запомнилась серия моментальных снимков в чисто американском вкусе: со скоростью в одну тысячную секунды фотоаппарат запечатлел движения гарлемской знаменитости чернокожего танцора на деревянной ноге: отталкиваясь своей деревяшкой от земли, он совершал сальто-мортале.
Однако на Эмильена все эти примеры не возымели того действия, на которое рассчитывала Агнесса. Она убедилась в этом, незаметно наблюдая, как Эмильен перелистывает старые журналы: он ни разу не задержался на этих чудо-репортажах. Оказалось, что он предпочитает комиксы, хотя в журналах они помещались на месте объявлений, да и текст их не мог быть понятен Эмильену. Агнесса отказалась от своей затеи и заперла нью-йоркские издания в шкаф. Впрочем, Эмильен сразу нашел себе другую духовную пищу: детские журналы, которые собирала Ирма. Агнесса не раз наталкивалась на Эмильена, сидевшего на пороге своей комнаты или в кухне, или где-нибудь в уголке двора и погруженного в историю приключений Бекассина и Биби Фрикотена.
За это время рана окончательно зарубцевалась, и с наступлением теплых дней Агнесса уговорила Эмильена начать купаться. Надо было заново научить его плавать. В окрестностях бухты Пор-Ман, которую облюбовала себе Агнесса, не было других домов; в сущности, этот пляж принадлежал владельцам мыса Байю и обычно был безлюден. Рыбаки, давно сидевшие без дела, перестали ходить сюда на своих баркасах, а случайные купальщики предпочитали противоположный склон, то есть Палю и Южный пляж, но чаще всего они теснились на продолговатой косе вблизи старой церкви.
Если не спешить, Эмильен без труда мог одолеть пятьсот метров от Пор-Ман до дома по дороге, проложенной таможенниками. Он уже начал пользоваться протезом, но для этих вылазок на пляж Агнесса посоветовала не брать протеза, в противном случае пришлось бы снимать его при посторонних и оставлять на песке.
В послеобеденные часы они вчетвером отправлялись к морю. Шли, оглушенные концертом стрекоз, среди сосен. В Пор-Ман Рокки, голенький, плескался в воде вместе с Ирмой, которая не без гордости впервые в этом году надела купальный костюм с бретельками. В прошлое лето она вполне обходилась старыми трусиками, как мальчишка. Агнесса в сопровождении Эмильена доходила до конца песчаной полосы, где начинались скалистые выступы и было достаточно глубоко, чтобы плавать и даже нырять.
В воду Эмильен входил, опираясь на костыли. Затем делал рывок вперед, Агнесса ловко подхватывала костыли и укладывала их на берег, туда, где им не угрожала волна.
- Ух! Вот уж действительно тут я совсем без вас пропал бы, - закричал ей калека в первый день купания, отплыв на несколько метров от берега. - А что? Захотите вы - и я уже до дому не доберусь. Так и буду валяться здесь на песке, корчиться от злости, как скорпена, которая подыхает без воды. А я вот покоряюсь, хоть и сильнее вас! Вот что значит доверие.
Он смеялся. Так он еще никогда не смеялся. Агнессу взволновал этот смех, а может быть, просто слова насчет доверия. Она натянула на голову резиновую шапочку и тоже бросилась в воду. Сразу у берега начиналось глубокое место, и тут волна подбрасывала их тела, и так бывало всякий раз: их застигал врасплох этот упругий напор, шедший из самой толщи прозрачных вод. Правда, солнце пробивало и эту толщу, придавая ей там, внизу, зеленоватый оттенок. Свет пронзал слои морской воды, где сверкали тонкие слюдяные блестки, будто драгоценная нить в расплавленной серебряной руде. Купальщик и купальщица попадались в эту сеть, и только головы и плечи омывал золотистый воздух. Если бы не крики Рокки и Ирмы, барахтавшихся поблизости, ничто не нарушало бы этих мгновений молчания, сливавшегося с тишиной пор-манской косы, с этим мигом полного забвения. Агнесса и Эмильен держались на волне почти вертикально, еле шевеля руками, чтобы не уйти под воду. Она старалась не отплывать далеко.
День шел за днем, а Эмильен еще ни разу не воспользовался дощечкой, которую Агнесса посоветовала ему держать в вытянутых руках, чтобы освоить плавательные движения уцелевшей ногой. Дощечка так и валялась в расселине утеса. Когда Агнесса шла за ней, Эмильен каждый раз останавливал ее, прося не торопиться.