Агнесса начала подумывать о возвращении. Она не стремилась продлить свое пребывание в Париже по множеству причин, главной из которых была суровая парижская зима, плохо отапливаемый номер гостиницы, что могло неблагоприятно отразиться на здоровье пятилетнего мальчугана, родившегося и выросшего под солнцем юга. Те немногие дела, которые Агнессе предстояло сделать в Париже, были уже сделаны, она повидалась со своим поверенным и также кое с кем из друзей.
Агнесса решила посетить Мофреланов и сообщить им новости о госпоже Сиксу-Герц, матери молодой графини де Мофре-дан, уехавшей в Америку вместе с мужем. Родная мать этого Мофрелана жила на Лилльской улице в маленьком старинном особняке, втиснутом среди вполне современных зданий. Жилище это было бы очаровательным, если бы можно было никогда не открывать ставень. Маленький двор, расположенный позади особняка и усаженный скучнейшими олеандрами, заменял садик, а фасад внушительным своим подъездом выходил на мощеный двор семиэтажного дома, и из кухонь всех семи этажей можно было наблюдать жизнь четы Мофреланов. Покидая особняк, надо было пройти под аркой этого семиэтажного гиганта на удивительно неживую улицу, где сразу прямо перед вами возникало стоявшее тылом к прохожим гибридное здание отель д'Орсэ с бесчисленным множеством окон, а внизу под ними находились никогда не закрывающиеся отдушины метро, откуда вырывался гул и дыхание подземной станции. Подходя впервые к особняку Мофреланов, занимавших в Париже весьма видное положение, Агнесса удивилась, что представители столь громкого имени ютятся в столь невзрачном месте, и с невольной гордостью подумала о своем родном доме, правда изуродованном монументальной безвкусицей Второй империи, но зато прекрасно расположенном, открытом солнцу, в зелени и не сдавленном соседними помещениями.
Однако внутри особняк был полон самых восхитительных вещей. Госпожа де Мофрелан приняла гостью в будуаре, обтянутом бледно-розовым шелком, который, бесспорно, появился здесь раньше, чем сад превратился в дворик, и прежде, чем выросла напротив жилая семиэтажная казарма, и этому шелку особняк Буссарделей со всеми своими обивками и шпалерами мог только позавидовать. Но люстра из горного хрусталя потускнела от пыли, сиденья кресел в стиле Людовика XV были продавлены, а присутствие трех собачек пекинской породы, жавшихся к железной печурке, объясняло происхождение блеклых разводов на ковре, похожих на географическую карту.
- Вы, конечно, знакомы с нашим другом Муромским, - обратилась госпожа де Мофрелан к Агнессе, указывая ей на мужчину, поднявшегося с кресла.
Агнесса не была с ним знакома, но, как и весь Париж, знала о старой связи маркизы с этим посредственным скрипачом, который раз в год давал в Гаво концерт. Сама госпожа де Мофрелан была маленького роста, тоненькая, с заметными следами былой красоты. Улыбаясь, она показывала желтые длинные, но еще целые зубы и, казалось, процеживала сквозь них любезные слова, чтобы окружающие могли их лучше оценить. Однако за этими изысканными манерами, за этой чисто французской учтивостью проглядывало что-то не соответствующее всему облику графини. "Уж не течет ли и в ее жилах еврейская кровь?" подумала Агнесса. И она вспомнила одного их клиента, тоже аристократа по рождению, чьи слова охотно повторял дядя Теодор: "Не будь у нас бабушек евреек, мы бы все давным-давно разорились".
Слуга принес мускат, и этот обычай напомнил Агнессе особняк Буссарделей. Впрочем, это светское угощение - стакан вина среди бела дня было принято теперь почти повсюду; с тех пор как чай и портвейн стали редкостью, любое вино считалось отныне чуть ли не роскошью. Госпожа де Мофрелан живо заинтересовалась рассказом Агнессы, но ахала и охала только тогда, когда речь шла о трудностях велосипедного пути через Барони, и молчала, когда разговор заходил о мытарствах старой еврейской дамы, приютившейся в жалкой лачуге. Со стороны этой второй прародительницы было высказано больше любезностей в адрес Агнессы, нежели сожаления, а главное, сочувствия по поводу положения госпожи Сиксу-Герц. Возможно, Агнесса настаивала бы, потребовала бы, чтобы несчастную старушку наконец переправили в Италию, не будь здесь в будуаре чужого человека, которого хозяйка дома, видимо, нарочно попросила не оставлять ее наедине с гостьей.
- В конце концов, - сказала госпожа де Мофрелан, - я очень рада услышать от вас подтверждение того, что дети мадам Сиксу-Герц, перебравшись в Италию, не забывают мать. Конечно, если мы сможем, то при малейшей оказии... Но, судя по
вашим словам, средства у нее есть.
- Мадам, ваша сватья просила меня лично рассказать вам о ее жизни, если я попаду в Париж. А если мне удастся к ней съездить, я расскажу ей, как вы живете.
- О я... вы сами видите, как я живу: неврит меня по-прежнему мучит, сказала госпожа де Мофрелан, указывая на свою левую руку, обернутую куском меха.
- Значит, я расскажу ей о том, какие испытания выпали на вашу долю.
И Агнесса поднялась с кресла.
- Вот, вот, непременно расскажите. Я вам буду бесконечно признательна. Что поделаешь? - продолжала госпожа де Мофрелан, провожая свою гостью. Можно не бояться ни за себя лично, ни за свое имущество и все-таки жалеть тех, кто находится в менее благоприятных условиях. Не знаю, как там
у вас на юге, - добавила она с легкой улыбкой, - но тут у нас
в Париже у каждого есть свой еврей.
Когда они вышли в переднюю, входная дверь распахнулась. Госпожа де Мофрелан представила Агнессе свою старшую внучку, которая звалась Сибиллой и прикатила к бабке на велосипеде.
- Каким это счастливым ветром тебя занесло?
- Срочная нужда, необходимость! Подумай только, мне нигде не соглашаются сшить узкие брючки за неделю, если я не принесу своего материала. Поэтому я приехала узнать, не может ли дедушка дать мне свои панталоны, а их по мне переделают.