- Я знаю, как много вы сделали для моей бабушки, - сказал он, целуя руку Агнессы. - Это благородно! Да, да, очень благородно!
- Она и ко мне была поразительно добра, - подхватила госпожа де Мофрелан, обняв "внучатого племянника" за талию. - Она приехала сообщить мне утешительные вести о моей бедненькой подруге. Ах, дорогой мой мальчик, мы действительно поддерживали друг друга в черную годину. Постойте, да ведь именно мадам Буссардель сообщила мне о вступлении Леклерка в Париж.
- Есть ли у вас вести о вашей бабушке? - спросила Агнесса у юного Жоффруа. - Вероятно, ту местность освободили в начале месяца.
- Ну, конечно, благодарю вас за внимание. Она скоро двинется в путь.
Агнесса обернулась: к ней подошла Жильберта и дернула ее за локоть, очарованная душкой военным. Ей представили Жоффруа. Но тотчас ее оттеснили почитатели, плотным кругом обступившие юношу. Какая-то женщина, захлебываясь от восторга, спрашивала, правда ли, что при высадке французских войск в Северной Африке он выступал вместо генерала Жиро.
- Как? И это уже известно в Париже? - воскликнул он, смеясь. - Ну, разумеется, это я и был. Сам Жиро спал как убитый в каземате Гибралтарской крепости, а я произносил его речь у микрофона Алжирской радиостанции.
Раздался хор восклицаний. Агнесса видела, как ее племянница, работая локтями, пролезла в первый ряд, оспаривая место у задавшей столь интересный вопрос нескладной долговязой особы, разыгрывавшей девочку: взбитые надо лбом кудряшки, коротенькая клетчатая юбочка с бретельками и скромная белая блузка: к концу оккупации в моду вошла простота туалетов.
- Но, право, это не единственный случай, - жеманничал Жоффруа. - Когда Эйзенхауэр должен был выступить на французском языке, говорил не он, а полковник Холмс, у него, надо сказать, настоящее американское произношение даже лучше, чем у самого Эйзенхауэра. Словом, такая же история, как с речью Жиро: у меня очень фоногеничный голос.
- Ах, повторите хоть кусочек его речи! - сюсюкала долговязая особа со взбитыми кудряшками. - Ну, как вы ее читали перед микрофоном? Ну, пожалуйста, пожалуйста! Просим.
- Т-шш! - зашикали друг на друга слушатели. - Тише! Тише! - А тем временем импровизатор начал: - У микрофона генерал Жиро...
"Как же это? Как же это?" - думала Агнесса. Она подсчитала, что во время высадки французских войск в Северной Африке Жоффруа не было и двадцати лет. А через год старуха Сиксу-Герц рассказывала ей в Барони, что ее внук уже несколько месяцев живет спокойно у родственников в Каскаэсе, купается в море.
Когда краснобай закончил свой номер, ему зааплодировали, кричали браво, уверяли, что у него настоящий талант имитатора и в каком-нибудь ночном кабаре он имел бы бешеный успех.
- А теперь изобразите маршала Петэна! - закричал какой-то любитель.
- О-о! - скромно отнекивался Жоффруа.- Маршала изобразить чрезвычайно легко. Это всякий может.
Слушатели настаивали.
- Фра-ан-цу-у-зы! - заблеял наследник Сиксу-Герцев.
- Ах, проказник! Должна признаться, что это забавно, - воскликнула госпожа де Мофрелан. - Ведь забавно, верно, Агнесса? Как он ловко подметил черточку старческого слабоумия... Правду говорят, что для солдата нет ничего святого.
- Манюэль, - сказала Агнесса, разыскав племянника в соседней гостиной. - Я отдала долг вежливости и теперь удираю. Сестра остается на твоем попечении. Приведи ее домой.
- Не беспокойся за нас, - ответил Манюэль. - В наши годы можно обойтись без няньки.
- Любезен как всегда! Ну что ж, нянька покидает вас без малейших угрызений совести.
- Агнесса! Агнесса! - воскликнула Сибилла Мофрелан, схватив ее за рукав. - Вы уже уходите?
- Да, моя дорогая. Но оставляю вам своего племянника и племянницу. А я не могу. Право, не в силах. Такое множество народу. Я еще не гожусь для светской жизни. Совсем отвыкла.
- Да вы хоть видели моего двоюродного братца Жоффруа?
- Ну, конечно. Он даже сказал мне несколько любезных слов.
- И будьте уверены, что сделал это не просто из вежливости. Он навел справки. Он наводит справки о всех наших знакомых. Вы же понимаете, после своих героических поступков он не желает пожимать руку кому попало. То есть людям, которые дурно вели себя во время оккупации.
- Вот как? А кто же ему дает справки?
- Я, бабушка, все кто угодно. Он спросил у меня: "Скажи, только без дураков, как там эти Буссардели? Якшались с немцами?"
Агнесса даже вздрогнула:
- Он так спросил про нас?
- Да. Я ему ответила: "Ну, о них никто слова дурного не скажет, ручаюсь тебе".
- Как мне благодарить вас, Сибилла? Вы слишком добры.
- Ничуть. Я просто справедлива. Я не забыла, чем вы рисковали ради его бабушки.
- Ну, теперь моя очередь вернуть вам такой же любезный упрек, какой вы мне когда-то сделали, и я скажу: "Сибилла, вы преувеличиваете".
Агнесса сбежала с празднества. Племянница ее и в самом деле могла обойтись без опекунши. Ей, правда, только что исполнилось восемнадцать лет, но у нее уже были все основания считать себя взрослой особой: ей формально предоставили право распоряжаться своим состоянием. И, несомненно, Манюэль, который был на год моложе сестры, тоже получит это право, достигнув восемнадцати лет. Жильберта и Манюэль были детьми Симона от первого брака и после смерти отца, погибшего в плену, остались круглыми сиротами. Не потому ли из всех детей семейства Буссарделей в них меньше всего проявлялось буссарделевских черт? Они держали себя более свободно, чаще вращались в свете, чем их многочисленные кузены и кузины, больше встречались с мальчиками и девочками иного общественного круга, имели на все свои собственные взгляды, притом далеко не всегда наивные. Так, например, они, несмотря на юный свой возраст, весьма заботились о своих материальных интересах (в этом они еще немного походили на остальных членов семейства), но говорили, что времена недвижимого имущества уже миновали, оно уже не приносит больших прибылей, опутано всякими ограничениями, мораторием, шкалой налогов, - словом, становится все менее и менее доходным. Поступление крупных сумм в установленные сроки платежей отошло в прошлое, и бывшим владельцам участков следует немедленно заменить свое недвижимое имущество движимым. Подобные теории, основанные на весьма незначительном опыте, вызвало! в семье негодование, особенно у старейших ее членов, которые еще помнили, какие сказочные прибыли приносили земельные участки. Нападать на догмат святости недвижимого имущества - значило ниспровергать основу основ династии Буссарделей. Только мачеха, состоявшая опекуншей двух еретиков, да их бабушка с отцовской стороны прислушивались к ним, но терпимость Жанны, второй жены Симона, можно было объяснить нежеланием портить отношения с падчерицей и пасынком, а Мари Буссардель была ослеплена своей страстной нежностью к внукам, на которых она перенесла всю свою любовь к погибшему сыну. Валентин, являвшийся вторым опекуном, не разделял этих новых взглядов и не желал давать свое согласие на продажу недвижимого имущества, унаследованного племянниками, как то предлагали его мать и невестка. Он предпочел избавиться от ответственности и настоял на досрочном предоставлении им прав юридической дееспособности, что позволяло им поступать как угодно.