Передвигаясь на четвереньках, он настороженно переместился в тень кормовой лестницы, от неё к двери. Слегка надавленная в углу, она приоткрылась медленно и без скрипа. Сразу потянуло винным запахом, а оконце пропускало достаточно бледного света, чтобы различить храпящего у сундука и похожего на толстого борова Кулымбека. Разделённое ради гостей ковровой занавесью, небольшое помещение не позволяла спать в нём ещё и слуге – против обыкновения, тот разлёгся не вместе с хозяином, как сторож возле сундука, а на корме, и Гусейну это было на руку. Не вставая с четверенек, он подкрался к голове посла. От того разило вином, а на открытой толстой шее виднелась шёлковая нить, на которой был украшенный чеканкой ключ. Гусейн осторожно потянул её и, не пытаясь снять через голову посла, без труда перегрыз крепкими зубами. Ключ был у него в руках! Он испытал удовлетворение от своей сообразительности. Тихонько всунув его в замок, плавно провернул. Застыв, когда замок мягко щёлкнул, он убедился, что посол даже не шевельнулся, и приподнял овальную крышку настолько, чтобы только просунуть внутрь руку. В волнении быстро потянулся за шкатулкой, нащупал её, а на ней... О, Аллах!!!
Душераздирающий вопль ужаса, казалось, потряс стены кормовой надстройки. Схватив у изголовья свой нож, Удача вскочил на ноги, сорвал занавесный ковёр и хотел броситься на помощь Кулымбеку, от чьей постели раздался вопль, но различил посла живо отступающим к оконцу. На его месте корчился и изрыгал бессильные проклятия крупный мужчина. А из утробы распахнутого сундука раздавалось странное шипение. Встревоженный гомон нарастал на палубе и над головой, у кормового руля. Оттуда с прихваченным кормовым светильником лестницей сбежал испуганный и спросонья растрёпанный слуга посла, от двери направил свет к изголовью постели хозяина.
Полоса неверного света высветила возле сундука Гусейна, который мучительно хрипел и судорожно дёргался, будто под ним была раскалённая сковорода. Пена выступила на его бледных, как мел, губах, замутнённые злобой и ужасом выпученные зрачки блуждали, казалось, ничего не видя. Но вдруг уставились на Кулымбека. Тот стоял истуканом мести, поблёскивающими от возбуждения глазами открыто наслаждался зрелищем продолжительных мучений вора и убийцы брата.
– Ты хотел снова украсть её, – голос его дрожал от злорадства. – Теперь шаху не придётся ломать голову, кто из нас лжец. Ты попался на крючок моей простой хитрости, как подлый шакал, и сдохнешь паршивым вором! – Он казался обезумевшим, не в силах был сдержать довольное хихиканье. – Решил, я напился и сплю. Глупец! Я облился вином, чтобы обмануть тебя. Не шевелился, боялся спугнуть подлую ехидну.
И он опять захихикал. Изнутри сундука медленно приподнялась головка раскрывшей капюшон кобры. Её угрожающий шип стал ему единственным ответом. Гусейн особенно безобразно изогнулся, словно из него вырывали душу, затрясся, будто от дуновения ледяного вихря, и спустя несколько мгновений в его теле не осталось ни следа жизни. С минуту никто не шелохнулся. Кулымбек оторвал взор от трупа врага, блуждая взглядом, встретился им с лицом потрясённого Удачи.
– Ты обещал моему брату отомстить за его убийство, – раздельно выговорил он холодным надтреснутым голосом. – Ты не сдержал слова. Но я рад, что ты оставил мне право свершить месть и правосудие. Поэтому я освобождаю тебя от обещания ему. А теперь уйди!
Толпящиеся у кормы воины охраны и надсмотрщики гребцов пропустили Удачу наружу. Глубоко вдохнув на палубе свежесть речной прохлады, он отёр холодную испарину со лба и, как будто, сбросил с плеч непосильную тяжесть. Он, действительно, почувствовал себя свободным от обещания персу отомстить за него, разом припомнив всё, что с этим обещанием было связано, и, казалось ему, впервые после бессчётного числа ночей залюбовался на звёздное великолепие. Звёзды щедрыми россыпями алмазов сверкали и на небе, и на воде, словно удивлялись, ради чего надо было совершать столько преступлений.