– Неблагодарные щенки, – вырвалось у сумрачного дьяка. – Грабить у меня, за моё же к ним доброе отношение?!
– Скажи спасибо, не отравили, – насмешливо заметил воевода. – Пограбили-то немного, а? Что они могли спрятать под одеждой? Иначе стрельцы утром не выпустили бы их из городских ворот.
– Твои стрельцы за мзду и тебя выпустят связанным разбойниками, – проворчал недовольный Квашнин. Дьяка задело, что воевода не поддержал его намерение преувеличить личный ущерб. – Они даже аманатов проглядели.
– Аманаты были переодеты под калмыцких девок, – примирительно заметил воевода, поднимаясь с кресла. Руки за спину, он подошёл к окну, глянул за занавеску на площадь. – Так что делать-то будем?
– А что делать, – дьяк пожал узкими плечами. – Подождём неделю-другую. А там пошлём к тайше подьячего и десятника со стрельцами. Если, конечно, сам не явится просить снисхождения для Сенчи.
– Дорого ему это будет стоить, – подмигнул воевода дьяку. – А?
– Да уж. Надо отбить охоту к таким безобразиям, – ответил Квашнин неопределённо. – И слух ещё пустить, чтобы другие орды призадумались.
На том и порешили.
Но после обеда к южным городским воротам примчался на взмыленной лошади казак с золотой серьгой в левом ухе. Обломок стрелы торчал из его бедра, и он свалился бы на дорогу от потери крови, если бы его не подхватили дежурящие у ворот стрельцы. Казак потребовал, чтобы его тотчас пропустили к воеводе. Ему помогли удалить обломок стрелы, наскоро перевязали рану, и десятник поручил зрелому черноусому стрельцу без промедления сопроводить его к Соборной площади.
Воевода увидал их в окно, когда разбирался с доходными и расходными бумагами за своим широким дубовым столом. Обеспокоенный недобрым предчувствием он быстро поднялся и вышел из белокаменных палат на крыльцо, хмурясь, спустился к неуклюже сидящему в потёртом седле казаку.
– Что случилось? – потребовал он разъяснений.
Казак выпрямился. Пот каплями сползал по его бледному и пыльному лицу, оставлял на лбу и щеках грязные полосы. Дышал казак надрывно и облизнул тонкие сухие губы.
– Сенча... – выдохнул он, и сипло продолжил: – Меня наняли промысловики, охранять их, когда соль будут набирать и сушить.
Путаясь в излишних подробностях, он сообщил, что Сенча напал на них с двумя десятками ровесников калмыков. Троих сенчиных людей они успели подстрелить, но остальные изловили русских своими арканами, одного убили стрелами, других повязали и угнали в степь. Лишь ему удалось вырваться и ускакать.
По мере рассказа воевода мрачнел, словно вынужден был есть тухлую похлёбку. Он дал казаку серебряный рубль, вернулся к себе, и вскоре опять держал совет с более опытным в вопросах местных взаимоотношений дьяком.
– Этот новый подвиг Сенчи мне совсем не нравится. – Он не скрывал обеспокоенной досады перед рассевшимся на жёстком стуле Квашниным, мерил комнату шагами и вдруг с силой пристукнул кулаком по столу.
Дьяк понял, что дело серьёзное. И стал подчёркнуто деловитым.
– Думаю, это к свадьбе государя, – высказался он после минутного размышления.
Воевода не понял, остановился, уставился на дьяка. Тот погладил ладонью и пальцами острый подбородок, пояснил:
– Государь объявил о намерении ко дню свадьбы выкупить из плена тысячи русских людей. Начал собирать необходимые деньги.
Он смолк, оживлённым взглядом намекая, какое это имело отношение к сенчиным подвигам.
– Гм-м, – густые тёмные брови воеводы сошлись у переносицы. Сам он другого разъяснения не находил и спросил неохотно, как будто всё ещё сомневался в достоверности сведений, которые привёз казак. – Неужели и старый Дундук заодно с сынком?
Вместо ответа Квашнин пожал плечами, мол, кто ж их, этих туземцев, знает. Затем предупредил вопрос князя.
– Сегодня вторник, – сказал он, понижая голос. – Подождём неделю. Авось одумаются.
– Так полагаешь, оба имеют к этому отношение? – настаивал воевода. – Дундук последнее время как будто вёл себя тихо. – И тут же повторил, что внушал ему в предыдущем, утреннем разговоре Квашнин. – Давно никого не наказывали для острастки. А с ними, видно, нельзя иначе.