— Значит, теперь у нас все врозь?
— Ты очень хорошо загорела.
— На таком солнце нехитро загореть. Дурацкий какой-то разговор получается, прямо не знаю, что тебе сказать.
— Была ведь, наверное, причина, ради которой ты дала себе труд наведаться ко мне.
— Невелик труд.
Хмурый молчит, все чаще поглядывая на книгу, словно ждет не дождется, когда можно будет продолжить прерванное чтение, и я с ужасом осознаю: он говорит то, что думает.
Впрочем, я тоже.
— Не беспокойся, сейчас уберусь. Если, конечно, не попросишь меня остаться.
— Попросить? Да я за всю жизнь столько не умолял ни одну женщину, сколько упрашивал тебя!
— Что-то не заметила.
— И запомни раз и навсегда: больше я этого делать не стану.
Лицо Беллока на миг смягчается, и я спешу воспользоваться этой минутной слабостью.
— Ну что ты ко мне цепляешься? Видишь же, я сама к тебе пришла, и вовсе не для того, чтобы почитать вслух.
— По-моему, я предлагал тебе лечь спать.
— Где?
— Идем.
Хмурый ведет меня в спальню и указывает на двуспальную тахту — располагайся, мол. Потом собственноручно застилает постель и уходит.
В самом деле, отчего бы не прилечь? Я натягиваю на себя одеяло и почти в тот же миг засыпаю.
Когда я, заспав хмель, пробуждаюсь, за окном все еще царит ночь. Первое ощущение — жгучего стыда: господи, как меня угораздило очутиться здесь? Следующее заставляет меня выскочить из постели. При свете ночника обнаруживаю в стене узкую дверь, ведущую в ванную комнату, где я получаю возможность убедиться, что хозяин дома явно питает пристрастие к старинным вещам. Помимо его привязанности к допотопной кофеварке, об этом же свидетельствует и прочая утварь. Я умываюсь над широкой фаянсовой раковиной и проверяю результат в зеркале с ограненными краями. Сама ванна, опирающаяся на мощные чугунные лапы, стоит под крохотным оконцем. Краны и вешалки для полотенец сияют желтой медью, вдоль стен развешены застекленные шкафчики для туалетных принадлежностей.
Приняв душ, заворачиваюсь в огромную купальную простыню и заглядываю в гостиную. Хмурый по-прежнему там. Разница лишь в том, что за это время он добрался до последней страницы. Захлопнув книгу, он устало трет веки и потягивается.
— Можешь ложиться. Возвращаю тебе постель. С благодарностью. Завтра снова снимаешься?
— Нет. На ближайшие дни назначены павильонные съемки, так что великий актер справится в одиночку.
— Кое-что я видела на кассете, а кроме того, прочла сценарий. Как ты мог добровольно согласиться на это побоище?
— Я работаю с удовольствием.
— О да, наблюдала я это «удовольствие». — Я вглядываюсь в его измученное лицо. — Однажды подоспела аккурат в тот момент, когда симпатяга Эзио ловким подзатыльником отправил тебя в нокаут.
— Приятно слышать, что проявляешь интерес к моей особе. Кстати, а где ты видела фильм?
— Круз Гвард каждый день получает копию отснятого материала, система идеально отлажена. А потом, лежа в постели, оценивает твое мастерство и растравляет свою нежную душу.
— Как по-твоему, даст он мне переписать кассеты? — смеется Беллок. — Тоже хотелось бы сохранить что-нибудь на память об этих золотых денечках.
— Похлопотать за тебя?
— Спасибо. Ну а теперь моя очередь ложиться.
— Не желаешь прогуляться завтра в горы? Если знаешь, где обретается Мартин, могли бы прихватить и его.
— Я — за.
— Машина пока еще в лаборатории — слегка потрепанная и залитая кровью. Так что придется вызвать такси.
— Прости, не успел тебя поздравить. — Проходя мимо, он гладит меня по голове. — Дело ты размотала на удивление быстро. Вот только смерть преступника — не в твоем духе.
— Скорее, это в его духе.
— Возьми мою машину, а за мной заедешь. Идет?
Я киваю. Хмурый стоит рядом, готовый выпроводить меня. У меня нет сил шелохнуться, чтобы сделать задуманное. Я хватаюсь за дверную ручку, как утопающий за соломинку. Затем поворачиваюсь, приникаю к двери спиной и смотрю Хмурому в лицо.
— Меня пугает твоя твердокаменность. Неужели случилось непоправимое?
— А что, собственно, случилось?
— Помню опрокинутый стол, темный сквер и как ты заявил, что не доверяешь мне. А еще помню безрадостные дни и бессонные ночи.
— Дальше, — подгоняет он меня.
— А дальше — ничего.
— Разве? Я, например, помню некоего субъекта по имени Арджил, — продолжает он. — Что за ребячество, Дениза! Тебе не удалось уязвить меня, в отчаяние я впал вовсе не из-за твоей глупой выходки.
— Тогда из-за чего же?